Ноготь — нездорово полный, смуглый, стриженный коротко, с хохолком черных волос как с гребешком (индюк? цыпленок?). От инъекции до инъекции — рассказы.
— Ух ты, как я ым, псывым псам! Ууууууу — лэтит, а я, прицэлылс, да трах — виу — збыл, гада. А потом, сыдым в акопах, ну и жарко было. А патом, уже в сорок четвертом — на Бэрлын.
— Ноготь, ты когда родился? — Не слышит (здесь ли он?) а продолжает про то, как сбивал самолеты, зажигал танки, топил корабли.
Веснушчатый, вонючий. Гнилые карие зубы. Безразличные глаза. Сидит на полу, обмочившись, и мечтает о миллионах. Рядом мальчик, которому странно не подходит это качество, ибо — старик он, старик, и даже не старик, а какой-то, будто разное в нем — оболочка и содержание. Мальчик-старик. Что-то вечное. Тайна.
— У нас будет много денег, ух ты как много, много денег. Будем их доставать очень много... Деньги, — с каждым звуком слюна в слушающего, оцепеневшего, который покорно стирает ее со своего лица.
Я все понимаю. Почти все они ниже меня. Вот только Осталов и Вельветов. Но Вельветов меня не трогает. А Осталов — самый страшный. Но я и люблю его. Не знаю. Какое-то поклонение. Это жутко самому знать, но мне даже приятно, когда он меня мучает. Кажется иногда, что, мучая, вдруг поцелует. Вчера он заставлял меня поцеловать подошву своего тапка. Я не соглашался. Тогда он бил меня тапком по лицу. Я не соглашался. Он оплевал меня всего. Я сказал: «Ты меня испачкал». Он ударил. Было очень больно. Я не знал, куда деться. Вырвало. Осталов смеялся. Нужно было пожаловаться врачу. Но такое ощущение, когда Вадим здесь, что никто не защитит. Даже врач. Когда Осталов рядом или смотрит — я боюсь открывать глаза. Боюсь. Бьет меня, а потом велит ударить его. Часто спрашивает мой адрес. Говорю каждый раз разный, чтобы он не нашел меня, когда выпишусь. Он смеется, когда я выдумываю, что спал с женщинами и у меня есть дети. Сказал ему сегодня, что буду смешить его, только бы он меня не бил. С ним подошел Вельветов. Он всегда подходит вместе с Осталовым и подговаривает того меня мучить. Вельветов дал Осталову расческу. Вадим сказал мне, что это ножи он будет меня резать. Я понимаю, что расческа не нож. Он даже не ударил меня ни разу, а только пугал, что станет резать. Я подумал, что он отстанет, если я поверю. Хотел сделать вид, что верю, но вдруг стал бояться расчески как ножа. Я закричал, когда он ткнул меня в живот. Подошла санитарка. Осталов сказал, что у меня припадок и я кричу, будто кругом ножи и волки. Санитарка позвала сестру, и та сделала мне укол. На обед не пошел. От укола хотелось спать. Все ослабело. Проснулся только недавно.