Пятьдесят три дня ждал он эту ночь, чтобы вспомнить свое детство и к утру с ним проститься. Навсегда. Но пока он помнит, какой еще не наступившей, бесконечной кажется жизнь в младенчестве. Как не верится, что смерть — это действительно смерть, и сколько сил надо, дабы понять то, что люди не засыпают, а дохнут, как мухи, скрючив лапки, и через пару дней их зароют в землю, и хоть в деревянном ящике, но в нем таки появятся белые черви, слепые и беспомощные на вид, выгрызут покойнику глаза, язык и все, что доступно сожрать во мраке! Как трудно не поверить в то, что тетка прабабушки действительно распрощалась с жизнью после того, как на рынке испила сырой воды, пораженной холерными вибрионами. Как не сразу веришь в то, что у деда разорвалось сердце так же мгновенно, как отламываешь ты крыло жареной курице, когда он спасал попавшего в омут племянника и пошел на дно вместе с ребенком, а потом они выплыли где-то, и в их опустошенные глазницы светило солнце. Как веришь не сразу в то, что дядя твой умер от истощения в блокадном городе и, замороженный, лежал среди других трупов в сарае, мимо которого ты бежишь в школу, но вдруг оглядываешься и спрашиваешь себя: «Верю?»
Что сравнится с тем состоянием, когда исчезает время и в единый ряд выстраиваются все прожитые годы, все чувства и мысли, люди и события? Он одинаково помнит себя — двухлетним и день назад. Стоит протянуть руку — и можно прикоснуться к людям, которые присутствуют здесь, в этой пустой палате, куда положили его одного, потому что завтра — на выписку. Решетки на окнах — не препятствие для проникновения. Число их множится с каждым воспоминанием. Они теснятся и наслаиваются друг на друга, будто бесконечная колода карт.
Что сравнится со сладкой апрельской оторопью, нашедшей на него и на все живое, когда счастье, кажется, наступило для всех? Голуби завалились в лужи. Лениво капают глазками. Воробьи, раскачивая ветки, пьяно чирикают. Прохожие улыбаются (глупо, довольно), но с какой-то чистотой. Необычной. Все, глазами обозримое, предстает вдруг в предельной четкости своего изображения, свежести, омытости, несмотря на пыль и отсутствие дождя. Дом. Дерево. Асфальт. Все полно жизни, в которую проникаешь и впиваешься всем существом, принимая в то же время все это в себя. Наполняясь этим. Радость сочетания себя со всем миром не выразима словами, но, может быть, жестами — потряхиванием головы. Рук разведением. Нет. Все равно. Невыразимо. Близки тебе кусты, трава. Земля. Но что же? Что тебя объединяет с ними? Как выразить себя? Целовать их? Гладить?