Полиэтиленовым мешком с яблоками был обозначен переход от ничего к работе. Он ест сушеные фрукты, съест их — и начнет. Начнет ли? Но ведь что-то уже сделано и довольно много, хотя все это как-то так, точно начало, да и не начало, пожалуй, а подготовка к тому, чтобы начать.
Съест — и — начнет.
Большинство яблочных обрезков, превращенных в засохшие лепестки, имели на кожуре какие-то свои лишаи и язвы, причем все куски попадались именно с кожурой и только два, совершенно не стеснявшихся своего вида, огрызка. «Где же мякоть?» — подумалось ему, а еще пришло в голову то, что также и люди, подобные этим, казалось бы, несъедобным яблочкам, находят свое место в жизни, обретая совершенно безжизненную форму.
Конечно, я из тех, кто «делает вид». Да, именно так — делаю вид, что чего-то там изображаю, да и не изображаю, а совсем по-нищенски — могу. Симулирую потенцию. А есть ли? Что осталось, коли не испытываю давно тех мгновений, которые ловишь безрезультатно, отторгнутых к тому, что вызвало их, — углу балкона, за которым пустырь и дома с глазницами полыми, строящиеся (обратный порядок: от черепа, осклабившегося, к голове заселяемой), электричке — гул ее, приближение сулят тебе встречи неожиданные — с девушкой умершей, — к ее окну прибегал ночью и суетился, зажав в ладони камушек — выходи! — ящеров из книг, любимых в детстве, существ по виду отнюдь не компанейских, но должных случиться сейчас вполне друзьями. И самое дивное, о чем нельзя говорить (но трепался, болтал же, дурак!), — как летел, будучи птицей, но не только ею, а небом, — красной беспредельностью над завалившимся солнцем — парил, зримый собой же черной неопределенностью, в которой, кажется, угадываешь контур. Столько раз знал, ждал — жизнь оборвется: без участия моего, сама — такое должно наступить, потому что я — прожил, устал, — болен. Было странно, когда стремление мое к здоровому уму, телу, больше телу, ибо оно — та реальность, к которой можно (наконец-то!) прильнуть своим телом, так кот — к телу стремился, веря: заряд его божественный и меня исцелит, — но нет, — было странно, когда жажда моя встречала нечто, еще более больное, чем все мое, весь я, — было странно!