Она удивлялась себе, как вначале, после первых встреч, легко, даже с интересом, и чем дальше, тем с большим азартом, искала новые неожиданности в своих встречах, которые чаще всего происходили за той таинственной дверью, столь впечатлившей Лешу. Постепенно, открывая цену изведанных форм радости, узнавая стоимость своего тела и возраста, а еще стремление, но и презрение почему-то, мужчин к некоторым открытым ею вещам, она научилась упрямству и уклончивости во время безмолвных обычно торгов за то или иное удовольствие.
Ты нравишься мне. Я бы хотела... Да нет, не я, то есть я, но другая, ее уже почти нет, а теперешняя, которой больше гораздо во мне целой, — не хочет. Я бы сама подошла к тебе, встала на колени, склонила голову...
Загадочно молчащая, ты идешь, меня не замечая, и кажется, чужда тебе суетность, хотя знаю — такая же, как прочие, а прочие — как ты, — но в бесчисленных отражениях, меня пленящих, ступаешь ты, загадочно молчащая.
Первая туалетчица все же вернулась, вбежала резво, а в запертую дверь уборной послышался оживленный стук. «Ну, сегодня будет!» — попыталась выразить речью. «А я тебе говорила!» — зная цену своей интуиции, молвила «пришедшая», и рука ее заторопилась по бедру школьника. Бутылка оказалась одна, что всех огорчило, направляя злость за удаляющимся словом «наценка». Леша кивнул Аркаше, что означало «нас кинули», тот приблизил плечи к ушам: «А ты чего ждал?» Первая туалетчица вышла с «пришедшей» в мужское отделение, и, не подходя близко к входной двери, словно их могли достать через сантиметры дерева, они принялись пугать ломившихся милицией. «Сейчас телефон наберу — сразу приедут», — сурово приговорила «пришедшая». «А где у тебя телефон, в лохматке, что ли?» — отозвался голос задорно-устало: в нем не различалось ни желания дубасить в дверь, ни драться с возможными защитниками туалетчиц, а неосмысленное повиновение судьбе — именно сегодня в этот час барабанить в дверь общественной уборной, не имея возможности даже выразить потребность в необходимости отомкнуть ее, как только: «Открывай!»
Отчаявшись успокоить неурочных посетителей, туалетчица и «пришедшая» возвращались, когда от местонахождения их по всему подвалу промчалось безутешное мычание, и, пока никто еще не определил словесно, что это, словно все ждали повторения звуков для подтверждения своих выводов, «пришедшая» уже покашливала, обозначая смех: «Это я поднапряглась!»
Может быть, а кто знает, и наверняка, ему не стоило притрагиваться к принесенному. С него явно довольно. Дальше ждут только неприятные ощущения. Он не сможет закрыть глаза (вот уже — не может!), потому что будет пугающе мутить. До чего завидует он подобным Аркаше: они в силах одолеть любое количество алкоголя, после чего беспечно завалиться спать до того времени, пока их порочный организм не потребует привести себя на исходные рубежи новой порцией спиртного. Да, ему это не дано. Он — мученик и, хотя знает это, все равно пьет, значит тряпка и болван! (Так тебе)!