— Аркадий Иванович, продолжим? — Запер за собой дверь Шаканов. Двинулся к окну. — Занавеси задерну.
Прижав щекой трубку, Тащилов разгребал маленькой расческой сохранившиеся над ушами швабры волос. — Ладно. Договоримся с другими людьми.
МАТЬ
— К тебе маманя приехала? — Прыщ выбил дым через ноздри, через рот. Сашка не удивится, если дым повалит у Прыща из ушей и прочих отверстий.
— Две недели жизни не дает. До чего надоела! Дома не бываю. У Томки кантуюсь. — Прикурил у старика. Закашлялся. Сглатывая слюну, скривил губы. Хриплым голосом: — С ней только матом. Что скажет, я — пошла ты!
— За что так нелюбезно? Не по-сыновьи. Мамаша ведь. — Больно ударились глазами. У Прыща — мутно-красные, со слезой, с набрякшими чернотой мешками, у Сашки — белок эмалево-чист, но глаза уже замирают порой, как рыбы в проруби в оборках льда.
В неподвижном взгляде Прыща затрепетал огонек памяти: «Таким я был. Таким!» В наглых, беснующихся глазах Сашки метнулась тень судьбы: «Неужели превращусь в это?»
— Не мать она мне. Так и заявил: «Для меня ничего не сделала, и я тебе ничем не обязан!» Поначалу разоралась. Брат твой, кричит, приедет, харю расквасит. — Сашка разогнул колени. Левую руку сунул между ног. В правой — папироса. Следит за дымом. — Вчера сказала: «Ты, сынок, взрослый, сам все понимаешь, вижу — тебе не нужна. Плохо будет — приезжай».
— Поедешь? — Прыщ тер пальцами лицо, скатывал в катыши грязь и отщелкивал в пространство.
— К ней? — Сашка свесил голову. Спустил слюну. Огонек зашипел, исходя дымом. — Она мне чужой человек. Проститутка. Срок за это отсидела. А я — нагулянный. Как себя помню, так и мать с мужиками. «Папочки!» Когда подрос, начала хахалей стращать: «Сашка скоро вам всем, кобелям, морду разобьет». И мне: «Никогда не будь таким».
— Да. Не думал. — Прыщ болтал ногами. — Не думал.
— Как притащилась, сразу собутыльников подобрала. Со всей командой из дома семнадцать гуляла, а жила с Акулой.
— Который из тюряги весной вернулся? — Прыщ позевывает.
— Он. Пятнаху отмотал. — Сашка дергает пальцы. Хруст. — Теперь Самсона клеит.
Они замолчали. Солнце греет их, как булыжники, умостившие переулок, как листы жести на крыше, как воробьев, бултыхающихся в песке.
ОТЕЦ
— Мамочка наша умерла. Я ее похоронил. Старушечка. И я — старенький. — Дядя Костя лежит на ступеньках. Головой вниз. Под ним — лужицы. На площадке — сетка. Газеты. — Купил яичек. Молочко доченьке. А что? Кто позаботится?
Эхо лестницы вторит дяде Косте. Жильцы переступают через старика. С улыбкой отпирают двери.
Проем парадного входа заполняет Аркадий. Выпростав руки, наклонясь, шаркает к лестнице. Перебирает перила. Свешивается через них. Прильнув, ползет, как по канату. Скатывается. Еще попытка.