В детском саду Диму определяют к младшим. Он настойчиво сбегает, отправляясь на поиски брата, пока его все-таки не соединяют с Сережей. Здесь, в большой игровой комнате, основным занятием для него становится созерцание постройки паровозов и домиков из больших фанерных, полых внутри, геометрических форм.
На окне — аквариум с рыбками. Как эти гуппи, меченосцы и прочие породы не дохнут? Вопреки запрещению кормить рыбок ребята кидают в воду все: конфеты, пуговицы. Козявки. Но рыбы живут. И вроде как умные. Прирученные. На цокот пальцев о стекло подплывают с открытым ртом. Смотрят.
Запрещают ругаться. Волков, Димин сосед по койке, несмотря на табу, ругается. Вдруг, когда Волкова нет в группе, воздух оказывается насыщенным общим испуганным любопытством. Все шепчутся. И вот входит воспитательница. Приближается к батарее. Кладет на радиатор что-то красное и эластичное, предмет свешивается, как тряпка. «Что это? Что это?» — «Ребята! Это язык Волкова. Два дня он посохнет, и мы будем кормить им рыбок». — «Да? Это действительно так? Правда?» — «Правда», — кивают воспитательницы. И нянечки. С улыбкой.
Через день в группе — Волков. Все смотрят на него сочувственно. Понимающе. Отворачиваются. Но он говорит. Как же? А Волкову поставили искусственный язык. Но это в первый и в последний раз. Больше поблажек не будет. И попробуй поверь Волкову, что язык ему никто не отрубал на детсадовской кухне.
Неукротимая озорница — Маша. Никакие наказания не обуздывают девочку, и мудрые воспитатели решают поместить Машу в палату к старшим мальчикам. Для нее это самая лафа. В тихий час одна баламутит она всех ребят, в довершение произнеся гнусавым голосом: «Внимание! Внимание! У нас сейчас Германия! С вилками, с ложками, с дурными поварешками!» Взвизгнув: «Смотрите!» — задирает рубашку. Мальчики потом перешептываются: «Увидел?» — «Не увидел».
Тихий час всегда нескончаем. Но вдруг ты за столом. Ешь манную кашу. Пьешь кисель. После полдника ждешь маму. Она заходит вечером. Нет ее — и волнуешься. Вначале — слегка так, вроде бы ничего тебя и не тревожит. Потом — сразу — отчаяние полное. Плачешь, лицом к стене, но так, чтобы заметили. Пожалели. Уши горят. Всхлипываешь. Нянечка гладит тебя по голове. Говорит что-то успокаивающее. Слушаешь ее, не доходит ни слова — общий ровный тон речи, от которого хочется спать. Убаюкивает. Но вот — мама. Радостно — к ней.
Если Осталовы идут через Воробьиный сад, то братья набирают неохватные букеты, которые одним, без помощи мамы, им даже не донести до дому.