Территория лагеря неизведанна. За линейкой — лес. Он таинствен и страшен. Я иду к нему. Ступаю осторожно, чтоб не потревожить змей. Перешагиваю поваленную березу, нагибаюсь и ищу навозников. Именно здесь, верю, найду их. Кто-то из ребят говорил — они тут обитают. Да и не только навозники! Тут — всякое может жить.
Деревья трутся друг о друга. Тикает листва. Если в кустах кто-то скрылся — не различишь, такие они кудрявые. Продираюсь сквозь кусты. Ствол. Еще ствол. Страшно! — Сидит недалеко от забора, ограждающего лагерь, человек. Меня не видит. Смотрит куда-то. Или не смотрит? Бежать надо, а как двинуться — вдруг заметит? Главное — повернуться. Я поворачиваюсь. Срываюсь с места. Зацепившись о ствол березы, лечу на землю. Перепачканный, несусь дальше. У корпуса мою руку стискивает Аблаева. «Ты что, ошалел?» — «Там — человек». — «Где?» — «Там». — «Отведи меня». Волоку женщину за руку в чащу. Труп березы на пути. Кусты. Ствол, ствол. Никого. «Дяденька!»
В уборных изобилие хлорки. Наказывают к ней не прикасаться — вмиг сожжет кожу. Ни с того ни с сего, на спор, вызываюсь к порошку, так похожему на снег и с виду (если бы не запах, от которого слезы навертываются!) безобидному, притронуться. Перед ребятами, прилепившимися друг к другу, будто дольки морошки, нагибаюсь к «очку» и тычу палец в хлорку. Не испытав боли, гордый, выхожу из сортира. Из сердцевины лагеря, заплывая в корпуса, звучит горн. Ужин!
Уперев палец в небо, дохожу до умывальника и, терять поскольку уже нечего, провожу перед восторженно меня подстрекающими мальчишками пальцем по горлу. Теперь можно и умереть! Ай! Шлепок силы такой, что я упал бы, не держи меня разгневанная рука за ворот, сотряс меня. Оборачиваюсь. Аблаева. Все!
Дотащив меня до умывальника, сует под кран и моет, трет шею и руки до боли, полощет меня, заливая за шиворот. Потом — в корпус. «Всю ночь простоишь под лестницей». И я стою. Долго. Безмерно долго. «К стенке не прислоняться». Я помню это и только закрываю глаза. Тогда качает в стороны. Размыкаю глаза и стою, стою. Но не прислоняюсь, потому что кажется, узнает воспитатель, что я ее ослушался.
Не одна ночь миновала, когда в дверях, в прямоугольнике зажженного электричества, контуром, Аблаева. «Осталов? Ты почему здесь маячишь?» — голосом слабым со сна. «Вы же мне сказали». — «Иди спать», — рукой на дверь палаты.
Утром — мама. «Благодари Анну Петровну — я не исключаю тебя из лагеря только потому, что она тебя забирает. Только по ее милости». Заодно мама увозит Серегу, хотя его никто не собирается отчислять. Им довольны. Он — председатель отряда. Он — чемпион лагеря по шахматам.