Маня, старшая, засмеялась: «Не получится». А Соня собралась и поехала. Одна! А там — завод, рабочие, грубые, невоспитанные. Ладно. Приехала. Нашла помещение. Приходят. «А кто учительница?» — «Я». Смеются. Кто ж поверит, что такая молоденькая и — учительница. Рабочие — старые, а ни читать, ни писать не умеют: Хорошо. Детей привели много. А потом приходит рабочий, а с ним девчоночка и мальчоночка. «Возьмите». А у меня гимназия-то женская! Ну, а что он один дома будет сидеть — скучно ему. Соня подумала и сказала: «Хорошо. Пусть приходят». Так что ж? Себя кормила и семье посылала. А на Пасху всем подарки привезла: Шутка? А рабочий, который привел мальчоночку, когда Соня уехала, написал: «Человеки умирают, а их добрые дела остаются». Для них-то я — умерла!
Зимой на Софье Алексеевне пальто шоколадного цвета с широким меховым воротником. Шапочка белая, шерстяная. Демисезонное пальто — хвойного цвета, шапочка тоже вязаная, изумрудно-черная. Вещи ее залиты супами и кашами. Вещей мало, и она хотя и забывает, куда их кладет, но помнит все. Когда братья прячут шапочку или сумку, Осталова очень расстраивается, потому что заменить исчезнувший предмет нечем и ей просто невозможно выйти из дома.
Направляясь в магазин, Осталова не планирует, что купить, а записывает на бумаге, чего не приобретать, и не потому, что витрины магазинов забиты товарами, совсем наоборот, из-за случайности попадания желанных товаров на прилавки. Так, скромно намереваясь взять «полситного и две городских», можно явиться в дом с тем весом бананов, который разрешили имевшиеся деньги. Желая взять «что-нибудь молочное» (потому что неизвестно, какое молочное окажется: только кефир в промокших пакетах и яйца или сметана и творожный сыр), возможно вернуться с томиком поэзии.
Очереди. Членистоногими червями испещрили они строгий план города: Очередь — это путь к награде, муки — за радость, счастье, которое ослепляет, когда, отстояв полдня, приобретаешь две пачки дрожжей (больше нельзя — должно хватить всем!):, а то — роскошь — десять (пересчитайте: десять!) рулонов туалетной бумаги, мягкой, розовой, согревающей плоть и душу, может быть, кто знает, равной раю.
Толпа. Люди — смотрят. Глаза их как бы безразличны — вначале. Время спустя — в них опьянение. Лица — расслаблены. Горожане следят за неторопливым ходом машины, которая перемещается как бы нехотя. За поступательным движением снега по эскалатору, и далее комьями и брызгами — в кузов неотлучно катящегося грузовика. А главное, то, что завораживает, — за двумя железными лапами, загребающими материал из куч, заготовленных дворниками.