тяжелой воды, гестапо напало на след… Тогда я решил отправить моих сотрудников с «продуктом зет» в Англию… Тем более, большинству из них просто-напросто нельзя было оставаться со мною, их бы сожгли в крематории, евреи… Я бросился в Бордо и оттуда успел отправить бесценный груз в Лондон, только чтобы он не достался нацистам… О, сколько раз меня потом допрашивало гестапо! Как я остался тогда жив — не знаю…
— Вы рассказали сюжет романа, — заметил Громыко. — А фильм вообще мог бы получиться совершенно поразительный…
Жолио-Кюри махнул рукой:
— Почему-то такого рода ленты начинают снимать только после того, когда уже нет на свете участников дела… Странно, но это так… Я не замучил вас?
— Каждая встреча с вами — радость для меня, господин Жолио-Кюри.
Внезапно лицо ученого изменилось, скулы выступили еще острее, глаза потухли, сделавшись усталыми, полными растерянного недоумения:
— Как вы думаете, с американским представителем в Атомной комиссии удастся хоть о чем-то договориться?
— Вы имеете в виду Бернгардта Баруха?
— Да.
Громыко ответил не сразу:
— Видите ли, меня с ним связывают добрые отношения… В личном плане… Мы встречаемся домами, и, как мне кажется, Барух отдает себе отчет в том, сколь трагична проблема атомного оружия… Но ведь он не может вести свою линию, не консультируя ее с Белым домом… Человек он самобытный — бывший грузчик, боксер, самоучка, невероятно тянется к культуре, лишен зла, предвзятости, однако он лишь выразитель позиции, занятой Вашингтоном…
(Лидия Дмитриевна, жена посла, проводив Баруха после очередного ужина, — на этот раз стол был белорусский, гречневые блины, американцы это блюдо обожали, — посмеялась:
— У меня такое впечатление, что Барух берет у тебя бесплатные уроки: задаст вопрос по истории или экономике, ты ему все обстоятельно излагаешь, а он слушает да на ус мотает, они ж любят, когда все доходчиво объясняют, словно дети…
Когда седовласый, кряжистый Барух пригласил советского посла на день рождения, — ему тогда уж было за семьдесят — в отеле «Мэй Флауэр» на Коннектикут-авеню — там работал русский повар, очень тянулся к советским — заказали утыканный кукурузными початками, сделанными из сахара, торт; вручая «новорожденному» подарок, Громыко пожелал:
— Живите столько лет, господин Барух, сколько зерен в этих початках!
Восторг гостей, собравшихся в небольшом особняке американского «атомного посла» на Кони-Айленде, был совершенно неописуемым, тем не менее Барух остался верен себе; когда понял, что веселье удалось, взял Громыко под руку: «Пожалуйста, объясните-ка мне Талейрана, особенно его парадоксы во время главных конференций, в которых он принимал участие»; Громыко переглянулся с женою, та с трудом сдерживала улыбку: «Ну и хитрый американец!»