— Намерены прославлять наши восхитительные склоны? — сразу же заинтересовался Ганс. — Я готов передать вам, совершенно безвозмездно, материалы об уникальном озере Уэмюль, об его индейском изначалии…
— Изначалие у него вулканическое, — буркнул Штирлиц, и американцы весело рассмеялись: эта нация не терпит угодничества и не считает нужным хитрить по мелочам.
Ганс посмеялся вместе со всеми, но в глазах у него промелькнуло то, прежнее, что Штирлиц прочел во время их первой встречи; тем не менее этот человек умеет проигрывать, отметил он, и обладает отменной выдержкой; сумасшедший Роберто полез бы с кулаками, а как же иначе, над ним смеялись сеньорины, смех — оскорбление для кабальеро, все по правилам…
— Безвозмездно никто ничего не передает, — продолжал между тем Штирлиц, поглядывая на облака, которые становились все более высокими, легкими; в них угадывался розовый цвет, значит, они вот-вот разорвутся и выглянет солнце. — Безвозмездно — значит неинтересно. Или, хуже того, лживо. Правда, мистер Краймер?
— Вообще-то да, мы не очень верим в безвозмездность, когда речь идет о бизнесе, — согласился тот. — Но если там всякие фонды и пожертвования, то это, конечно, другое дело.
— Э, бросьте, — Штирлиц махнул рукой, — фонды не облагаются налогом, можно спрятать десяток миллионов долларов от ищеек из финансового ведомства, да и потом реклама, связанная с благотворительностью, даст неплохую прибыль, нет?
— Вы американец, — утверждающе заметил Краймер. — Не отказывайтесь.
— А кто сейчас отказывается от вашего зеленого картона? Победители, денег тьма, девушки, — Штирлиц кивнул на Мэри и Хэлен, которые прилаживали лыжи, — хорошенькие, дурак откажется… Ладно, хватит болтать! Представители мистера «Кука» должны оценить своими задницами крутизну, а вы неверно приладили лыжи, давайте помогу.
Он опустился перед женщиной на колени, взял ее левую лодыжку, вогнал ботинок в крепление, затянул и вдобавок обвязал кожаной тесемкой; в сумочке, которая служила ему одновременно и поясом, у него были медикаменты, ремешки, мазь против ожога и плоская фляжка со спиртом.
— Теперь не жмет? — спросил Штирлиц. — Удобно?
— Было бы прекрасно, наладь вы мне и правую ногу таким же образом.
Штирлиц поднял голову; зрачки у женщины стали громадными, подрагивающими; неужели кокаин, подумал он, или муж опостылел; роман на склоне, отдушина на полгода, будет что вспомнить; все же женщины тоньше нас, они подданные чувства, их безрассудство окаяннее нашего, а потому поэтичнее.
Штирлиц приладил ей и правую ногу, поднялся, задрал голову и крикнул: