— Не бойся, — сказал он, обвивая руками тяжко вздымающуюся грудь своего кмелта. — Сегодня я не трону тебя.
Он услышал прерывистый, изумлённый вздох — мальчик, видимо, понял и не мог поверить. Ещё бы — прежде Сольвейн никогда не отказывал себе в удовольствии. Но сейчас он не хотел чувствовать, как это тело вздрагивает в его руках. Он хотел, чтобы оно лежало рядом с ним в покое и тепле, ничего и никого не боясь.
— Я не сомкну глаз, — сказал Сольвейн тихо, больше себе, чем ему. — Ты можешь спать. Тебе ничто не грозит.
И вскоре дыхание Бьёрда выровнялось, неловкое движение прекратилось. Он уснул, впервые не пытаясь отстраниться от прижимавшегося к нему большого, требовательного тела. Сольвейн лежал в полутьме, глядя на капельки пота, блестевшие на виске Бьёрда. Постепенно они высохли. Тогда он провёл пальцем по гладкой коже и коснулся её губами. Парень застонал во сне, заворочался — и повернулся к Сольвейну лицом. Он так и не проснулся.
Лучина догорела перед рассветом. Сольвейн лежал с открытыми глазами, не размыкая рук, сомкнутых у Бьёрда на спине. Когда кругляшок неба в дымовом отверстии купола стал светлеть, Сольвейн незаметно для себя задремал, убаюканный странным спокойствием, какого не знал никогда прежде.
И уже сквозь дрёму услышал по-кошачьи мягкие шаги и шорох за пологом шатра.
Он вскочил как раз вовремя, чтобы успеть выхватить секиру и отбить клинок, летевший на него. Бьёрд тоже проснулся мгновенно и — умный мальчик! — одним движением откатился в сторону, сообразив, что негоже путаться под ногами у барра. Сольвейн отбил ещё один удар — и тут сквозь разрезанный полог шатра скользнула вторая фигура, тоже с клинком в руке. Тогда он понял.
— Асторгские шавки, — прорычал Сольвейн сын Хирсира — и, уйдя от нового удара, обрушил секиру на тень, темневшую у разрезанного полога.
Его шатёр был невелик, и в нём не было места для порядочного замаха — на открытом пространстве таким ударом когорунского наложника разрубило бы пополам. Но асторги недаром славились звериной ловкостью — мальчишка успел отшатнуться, и лезвие секиры лишь скользнуло по его лицу, рассекая кожу и хрящи. Асторг завопил, и одновременно с ним завопил его брат, так, словно Сольвейн ударил его самого — это был вопль рыси, которой подожгли хвост. Мгновенно забыв о противнике, уцелевший асторг кинулся к брату, схватившемуся за лицо. Сольвейн решил, что и так оказал им больше чести своей секирой, чем они заслужили — и могучим пинком вышвырнул обоих через дыру, которую они сами и прорезали в стене его шатра, будто гнусные воры. Близнецы выкатились наружу сплетённым клубком, словно щенки.