Имя «Рунгар» писалось рунами «великий» и «волк». Не понять намёк было невозможно. Воины барра захохотали, хлопая ладонями по коленям в знак одобрения. Сольвейн тоже позволил себе улыбнуться. Его немного успокаивало, что племя на его стороне. Да и могло ли быть иначе? Сам Рунгар не может этого не понимать. Воля когоруна значит немало, но закон есть закон.
Бьёрд никак не отреагировал на всеобщее веселье, хотя наверняка понимал, что сам был его причиной. Он молча жевал мясо, глядя перед собой невидящими глазами, болезненно яркими в отблесках костра. Сольвейн перестал улыбаться. Он потешил свою гордость, выведя мальчишку на всеобщее обозрение, однако по отношению к самому мальчишке это было довольно жестоко. Он протянул руку и взял Бьёрда за плечо. Тот повернул голову. Неужели в его глазах был упрёк?.. Невозможно.
— Наелся? Пойдём.
— До чего же ты, Сольвейн, пристрастился к медку, и часа без него вытерпеть не можешь, — заметил Дурдаст, и барра снова грянули хохотом.
Под этот хохот Сольвейн и увёл от них своего кмелта.
В шатре он сам снял плащ с плеч мальчишки — и расстелил на полу. Шутка Дурдаста, хотя и была не слишком свежа, соответствовала истине. Он действительно пристрастился к кмелтскому мёду — и, кажется, сам не знал, насколько.
— Ложись, — сказал Сольвейн.
Бьёрд обернулся и посмотрел ему в глаза.
Было мгновенье, когда Сольвейн не сомневался, что мальчик сейчас заговорит — и это было так же страшно, как если бы вдруг подал голос конь, которому слишком нещадно дают шенкелей. Сольвейн смотрел в серовато-голубые глаза, затуманенные на сей раз не яростью, а тоской, и снова спрашивал себя, что сделал бы восемнадцать зим назад, если бы та голубоглазая кмелтка смотрела на него вот так. Спрашивал — и не мог найти ответа.
— Ложись, — повторил он.
Мальчик отвернулся от него — и лёг, так и не сказав ни слова.
Сольвейн зажёг лучину и опустился рядом. Волчья шерсть на изнанке плаща щекотала ему ладонь. Он не снял ножны с пояса и вообще не стал раздеваться. Оперевшись на локоть, он перевернул Бьёрда на спину. Тот, не противясь, лёг, тут же согнул ноги в коленях, разводя их в стороны — он знал, что сейчас будет.
Сольвейн молча заставил его распрямить ноги. Потом накрыл ладонью его член и стал поглаживать, неторопливо и так бережно, как только мог. Постепенно дыхание парня участилось, а член, казавшийся таким маленьким в сравнении с огромной ладонью барра и его собственным естеством, стал твердеть и подниматься. Тогда Сольвейн наклонился к нему и обхватил губами.
Когда мальчишка излился, мучительно стеная и кусая губы, как делал всегда — так, словно это причиняло ему больше страданий, чем удовольствия, — Сольвейн ляг рядом с ним, привычно перевернул на бок и прижался твёрдым членом, обтянутым кожаной тканью штанов, к его пояснице.