«Всю жизнь я был честным, преданным народу, и никогда у меня не было мыслей о личной выгоде».
Узкая дорога петляла у гор. Чуть дальше она стремительно уходила по их склонам вверх, туда, где неясно плыли в дымке вершины. А пока извивалась на склонах, пробивалась сквозь ущелья, старательно обходила убогие нивки — земля здесь была на вес золота. Порой казалось, что дорога исчезла, провалилась в пропасть, а это она просто играла в свои игры с путниками, неожиданно и грациозно пряталась в тени ясеней, буков, кленов.
По дороге катилась легкая бричка-пролетка. Парой лошадей правил пожилой гуцул. Его пассажирами были молодые люди, один из них явно из здешних мест, другой приезжий, городской.
Бричка остановилась у перекрестка, где две дороги образовали крест. Давным-давно поставили здесь каменную капличку. Под щитком из белой жести — иконка с увядшими цветами.
У каплички на траве разложили на холстине скудную еду слепой старик скрипач и девочка-поводырь.
Путешественники подошли к деду.
— Здравствуйте, отец!
— Слава Йсу!
— И ты, дивчинка, здравствуй! Как тебя зовут?
— Маричка, — несмело ответила девочка.
— Какое красивое имя! — сказал один из приехавших.
— Имя красное, да доля тяжкая, — откликнулся старик. — Внучка моя, отца с ненькой недород да голод доконали. Чех? — спросил он молодого человека.
— Да, отец, из Праги.
— А чего занесло в наши края? По голосу слышу, не из купцов-банкиров ты, из других...
Незрячие глаза старика, казалось, видели собеседника, прощупывали его взглядом.
— К другу приехал... — ответил пражанин.
— Ко мне, — подтвердил невысокий, с резко очерченным лицом, быстрый, но несуетливый его спутник. — Я Олекса, из Ясиней...
Дед помолчал, взял скрипку в руки, тронул струну, поплыли в прозрачном воздухе печальные звуки.
— Жив твой отец, Олекса? — спросил он.
— Прощен будет, дедусь, — ответил Олекса так, как велит обычай.
— А старший брат, Василь? — снова спросил слепец.
— Знаете его?
— Помню, в восемнадцатом, когда Советы у нас ненадолго установились, он землей бедноту наделял. Славный опришок[2] был.
— Почему «был»? Живет и сейчас, только не из опришков он — коммунист, — поправил его Олекса.