Утомленная таким мыслительным штуромом(перевод бурного потока своих мыслей в завершенные предложения давался Юле с трудом), она положила книжечку на подоконник, подошла к холодильнику, достала пакет сливок и в этот момент увидела, что в кухню опасливо заглянул Зенцов.
— Кто здесь?! — страшным голосом, который должен был повергнуть в столбняк пригрезившихся ему спросонок форточников, выкрикнул он из прихожей.
— Что ты орешь, как сторож на кладбище?
— Кладбище?… А чего ты в темноте сидишь?
— Почитать захотелось. Газету.
— Газету? И что пишут? — не найдясь, что ответить, спросил Зенцов.
— Американские исследователи установили: мужчина отвечает даже тогда, когда его не спрашивают и даже если вопрос касается совсем иного или еще не договорен до конца.
— До конца? Слушай, не грузи! Какая газета в два часа ночи?
— Димка, у тебя эхолалия что ли?
— Эхолалия? Ну.
— Чего «ну»?
— Чего?
Юля тревожно отставила пакет со сливками на стол и подошла к Зенцову.
— Димуля, ты не волнуйся. Ты чего встал-то вообще, посреди ночи? Ну иди сюда, маленький. Хочешь сливок?
— Сливок? А что это такое — лалия эта?
— Эхолалия, такое заболевание пси… умственное. Человек повторяет последнее слово, услышанное от здоро… от посторонних людей.
— Откуда ты знаешь? — Димка залпом выпил сливки.
— Я в прошлой жизни была психиатром Павловым. Опыты над собаками ставила.
— Павлов был физиологом, — рассеянно поправил Зенцов.
— Шутка! Слушай, иди спать. Я тебя люблю!
Зенцов с потерянным видом стоящего одной ногой в могиле потащился в спальную.
Юля нервно уселась возле подоконника. Попыталась собраться с мыслями и, снедаемая виной за свое привычное лживое признание в любви, расплакалась. Несколько минут она подскуливала, пытаясь сдержать громкий вой. Затем плач по обманываемому несчастному Димке логично переместился в область глубокой любви к самой себе и, несколько раз судорожно всхлипнув, Юлия с неизъяснимым душевным сладострастием, подступавшим от раздражения клитора жалости к себе, принялась выводить «ы-ы!»
Юля не испытывала к Диме ничего даже отдаленно похожего на любовь. С ним было совершенно не о чем молчать! Может ли пропасть между двумя людьми быть глубже?! Порой Зенцов был ей неприятен, хуже того (в этом она могла признаться только шепотом) Юля иногда даже брезговала им. Стоило Зенцову чихнуть, прикрыв нос и рот руками, как Юля, старательно скрывая раздражение доброй улыбкой воспитательницы детского сада, ласково просила:
— Димуля, сходи помой руки, микробы ведь.
На самом деле ее вовсе не пугали микробы. Ведь было же, было! Замогильно давно, так давно, что порой казалось — это было в другой жизни, Юля смертельно заразилась чумой любви.(Возможно, впрочем, что это была чумка). И с ним, другим, больным, она лежала в обнимку, глотая его горячечные выдохи и предсмертные оргазмы.