Но – скажут нам – это всё-таки были лишь идеологические заклинания. Вряд ли их произносил сам царь; и у власти оставалась всё та же «немецкая» бюрократия… Оставалась ли? Посмотрим, как принимались в России решения. Важнейшие. Ну, например, – о вступлении России в мировую войну.
Бюрократия была решительно против, она понимала интересы страны. Считавшийся ограниченным служакой Дурново подал записку царю, с абсолютной точностью описав неизбежные последствия войны для России. Те же доводы выдвинул председатель кабинета министров Коковцев. Кто же тогда принял решение о начале войны для России? Пара приближённых царя, имена-то которых известны сегодня лишь специалисту. «Чувствую, что России будет от войны добро», – были их государственные доводы. Ясно, что это чувство было безошибочным: чего стоили по сравнению с ним аргументы «не знающих русского народа» Коковцева с Дурново?
Не правда ли, знакомая картина? И в послесталинском СССР «спецы» спокойно сидели на своих местах. И в СССР их мнения выслушивались: верхи желали принимать решения, взвесив все доводы. И принимали их. Исходя, разумеется, из высоких идеологических соображений.
Это и была – напророченная Достоевским власть над Россией «серых зипунов». Это и была – реальная распутинщина. В ухудшенном варианте: сам-то Гришка интуиции на важные вопросы вовсе не был лишён.
Бюрократия была, среди прочего, единственным носителем идеи права в стране. И к XX веку идея уже во многом привилась – по крайней мере, в городских, европеизированных слоях. Из неожиданных, косвенных источников узнаём мы об этом: пишущее сословие у нас никогда не уделяло и малого внимания идее права. Но отпечатки общественных настроений остались всё же запечатлёнными – то там, то сям. Вот адрес Александру II вчерашних крепостных, петербургских рабочих – сюсюкающие о страдающем брате народолюбцы не поднимались до такого как в этом адресе рассуждения о новых народных обязанностях и правах. А вот – много позже – реакция различных слоёв на убийство Распутина: люди, вчера ещё ненавидевшие временщика из низов, оказались потрясёнными. Разумеется, не пролитой кровью: Распутина и после смерти не жалели, да тех же, допустим, офицеров кровопролитием и не смутишь. Потрясало совсем другое: «Как? Что же это такое? У нас, в Российской Империи, нет другого, законного способа избавиться от прохвоста?» Такая реакция и сегодня вызывает удивление, наверняка она оказалась неожиданной и для убийц. Но была она, в той же офицерской среде, весьма нередкой.
Словом, семена права были в России уже посеяны. И даже давали уже различимые всходы. Пока не ударил по ним славянофильский мороз.