– Кое-где рухнула кровля, – рассказывал Додд, – но больше всего меня удивляет то, что стало с самим пластом. Уголь раскрошился, и там теперь кошмарное количество пыли.
Локхарт отправился посмотреть сам и провел в шахте несколько часов, исследуя эту странную метаморфозу. Уголь действительно раскрошился, и повсюду лежал толстенный слой угольной пыли. Локхарт выбрался наружу весь черный, но ликующий.
– Похоже, мы открыли новый метод добычи угля, – заявил он. – Если звук может бить стекла и вышибать окна, то почему нельзя применить его под землей, и с большей пользой?!
– Я туда с подобной системой не полезу, – категорически отказался Додд. – Не хочу сходить с ума ради науки. У нас еще даже не все бычки и овцы до сих пор пришли в себя.
Но Локхарт успокоил его:
– Если я прав, то человеку больше никогда не придется рисковать в шахтах жизнью и здоровьем. Достаточно будет просто установить там самоходную машину, которая бы излучала волны нужной частоты, а за ней пустить нечто вроде огромного пылесоса, который бы вытягивал оттуда пыль.
– Ну что ж, в идее что-то есть, – согласился Додд. – Все это было сказано еще в Библии. Если бы только мы ее читали, да как следует! Я никогда не мог понять, каким образом Иисусу удалось разрушить стены Иерихона при помощи всего лишь звуков трубы.
Локхарт отправился в свою мастерскую и начал, не откладывая, трудиться над акустическим устройством для добычи угля.
Лето прошло мирно и спокойно, а Флоуз-Холл за это время вновь стал центром общественной жизни на Срединных Болотах. Мистер Балстрод и доктор Мэгрю продолжали приезжать сюда на обеды. Но стали появляться и мисс Дейнтри, и другие соседи, которых приглашала Джессика. В конце ноября, когда вдоль каменных пограничных стен легли глубокие сугробы снега, у Джессики родился сын. На улице завывал ветер, овцы в сложенной из камня овчарне старались как можно плотнее прижаться друг к другу. В доме же царили тепло и уют.
– Назовем его в честь деда, – сказал Локхарт, глядя, как Джессика возится с новорожденным.
– Но мы же не знаем, дорогой, кто был его дедом, – ответила она. Локхарт промолчал: он действительно все еще не знал, кто был его отцом, и, предлагая назвать мальчика в честь деда, Локхарт имел в виду деда собственного.
– Отложим крещение до весны – тогда расчистятся дороги, и мы сможем всех созвать на церемонию.
Поэтому новорожденный Флоуз оставался до поры до времени безымянным и в бюрократическим смысле слова не существовал точно так же, как и его отец. Локхарт же все зимние месяцы проводил почти все время на «наблюдательном пункте Перкина», который стал фактически его кабинетом. Сидя в этом закутке, примостившемся под самым карнизом в угловой части высокой стены, окружавшей дом и внутренний двор, он мог через цветные стекла рассматривать миниатюрный сад, созданный Флоузом Способным. Здесь, за письменным столом, Локхарт писал стихи. Они тоже изменились, как и его жизнь в целом, – смягчились и подобрели. Однажды весенним утром, когда на безоблачном небе ярко сияло солнце, а за наружной стеной дул холодный ветер, не попадавший, однако, во внутренний сад, Локхарт устроился в своем укромном уголке и начал работать над песней, предназначавшейся его сыну.