Доктор Мэннет с трудом удержался от того, чтобы не высказаться слишком прямо.
– И никто никогда вам не объяснял, откуда берутся дети? – спросил он, пытаясь продолжать беседу на уровне детского сада, что, видимо, соответствовало представлениям миссис Флоуз.
– Их приносят аисты, – тупо ответила Джессика. – Или цапли. Я забыла, кто именно, но их приносят в клювах.
– В клювах? – захихикал доктор, теперь уже твердо уверенный, что угодил в детский сад.
– Да, завернутыми в маленький кусочек материи, – продолжала Джессика, явно не сознавая, какое впечатление производят ее слова. – Это маленькие колыбельки из ткани, и птицы несут их в своих клювах. Не может быть, чтобы вы не видели этого на картинках. Мамочки бывают так рады! А что, разве не так?
Но доктор Мэннет молчал, обхватив голову руками и уставившись на разложенные перед ним бланки рецептов: у него снова начались такие же судороги, что были чуть раньше.
– Миссис Флоуз, дорогая миссис Флоуз, – простонал он, когда кризис миновал, – оставьте, пожалуйста, ваш телефон… А еще лучше мне было бы поговорить с вашим мужем, если, конечно, вы не возражаете. Как его зовут – Локприк[5]?
– Локхарт, – поправила Джессика. – Вы хотите, чтобы он к вам зашел?
Доктор Мэннет слабо кивнул. Он всегда неодобрительно относился к обществу, чересчур терпимому к слишком многому; но в этот момент он готов был признать, что у такого общества есть и свои положительные стороны.
– Попросите его зайти ко мне, хорошо? И простите, что я вас не провожаю – вы знаете, где выход.
Выйдя из кабинета, Джессика записала Локхарта на прием. Доктор Мэннет, оставшись один, лихорадочно приводил в порядок брюки и натягивал белый лабораторный халат, чтобы скрыть вызванный Джессикой беспорядок.
Миссис Флоуз можно было назвать трудной, но по крайней мере приятной пациенткой; ее муж, однако, оказался куда более трудным и гораздо менее приятным. Джессика рассказала ему о непонятных прощупывающих вопросах, странных намеках врача, о любопытстве, проявленным им к сфере ее гинекологии, и потому Локхарт с самого начала смотрел на доктора Мэннета с настороженностью и подозрительностью, чреватыми для того серьезной опасностью.
После того как Мэннет проговорил пять минут, подозрения Локхарта сменились уверенностью, а угроза врачу по меньшей мере удвоилась.
– Вы хотите сказать, – переспросил Локхарт с таким зловещим выражением лица, что по сравнению с ним самый страшный из ацтекских богов показался бы предельно дружелюбным, – что я должен вторгаться тем, что вы называете моим пенисом, в тело моей жены и что это вторжение должно происходить через отверстие, расположенное у нее между ног?