Дороги наверх для рабочих шли по ряду лестниц с редкими площадками. Подыматься трудно. А носильщицы-девочки подымались с углем; уголь они несли за спиной в корзинах, а то, что не помещалось в корзине, глыбами клали себе на голову. Носильщицы так привыкли к труду, что каменный уголь редко падал вниз и глыбы почти никогда никого не ранили.
Без груза редко кто подымался.
Было не холодно, но сыро и темно. Тьма была чуть-чуть разбавлена редкими огнями.
Сабакин ползал и лазил по шахте.
Надсмотрщик напомнил ему:
– Я дам вам провожатого к выходу. Надеюсь, вы всем довольны? У нас одна из самых глубоких шахт в Англии! Обратите внимание, сэр: мы ничего не берем с рабочих за то, что они живут у нас в шахте. Правда, нары и перегородки они делают сами, покупая материал у нас… Роберт, ваш провожатый, живет здесь уже сорок пять лет.
При свете камина и свечей в комнате надсмотрщика Сабакин рассмотрел своего спутника.
Это был спокойный и, очевидно, очень старый человек. Борода его казалась рыжеватой. Он шел рядом с Сабакиным спокойно, как слепая лошадь.
Путь был долог и преграждался воротами. Около каждых ворот дежурил в темноте мальчик лет девяти – десяти – по сигналу он открывал створки. Тогда навстречу дул ветер. Потом мальчик запирал створки и оставался один во тьме.
– Сколько вы зарабатываете, господин Роберт? – спросил Сабакин.
– Я старый человек, – уклончиво ответил провожатый, – и не хочу быть выброшенным на землю. Я никогда не жалуюсь.
– Разве вам не скучно и не боязно жить всегда под землей?
– Я привык. Я не боюсь… Нет, я боюсь, я боюсь остаться под открытым небом, уважаемый сэр! Я стар и сед.
– Ваша борода еще не седа, Роберт.
– Она седа, но заржавела. Это след железа, сэр.
– К глубокой старости седина действительно желтеет, милый.
– Если хотите, понюхайте мою бороду – она достопримечательность и пахнет старым железом. О ней можно потом рассказывать.
– Расскажите сейчас, пока мы идем.
– Борода моя заржавела, и жалко, что ржавчина с нее сходит. Вы иностранец и не знаете, что мы, рабочие шахт, недавно еще носили ошейники с фамилиями хозяев.
– Это, Роберт, невозможное дело.
– Я носил ошейник с восьми лет до пятидесяти девяти. Трижды менялась на нем фамилия владельцев. Ошейники носили мы все, рабочие шахты и соляных копей. Выросла, поржавела, потом поседела под ржавчиной моя борода, но господа в парламенте – это было в тысяча семьсот семьдесят пятом году – решили, что ошейники надо снять.
– Все же сообразили люди!
– Да, говорили, что люди сверху идут в ошейник неохотно, а шахтам нужно много рук. На проведение этого закона дали двенадцать лет. В соляных копях многие еще ходят в ошейниках, но меня заставили снять мое железо до срока, и меня, может быть, закопают в уголь с белой бородой.