– Значит, пришла справедливость и под землю?
– О милостивый государь мой, я боюсь господской справедливости. Человека в ошейнике нельзя было уволить из шахты. Мне холодно без ошейника, добрый господин. Нищие должны содержаться советами приходов, и мне не позволят жить наверху, где хватает своих нищих. Если все будет благополучно, меня зароют когда-нибудь здесь.
– Сколько же вы зарабатываете?
– Если вы хотите дать мне шиллинг, сэр, то дайте. Уверяю вас, что хотя и ничего не плачу за помещение, но после того, как я покупаю хлеб и сыр, я уже не боюсь потерять деньги.
Открылись ворота. На дне второй шахты серел свет. Здесь каменного угля не жгли. Этот ствол предназначался для входа свежего воздуха.
Легкая корзина приняла тверяка. Слегка качаясь, подымалась она вверх. В светлеющем небе исчезли звезды.
Лев Фомич заглядывал вверх. Вот показались солнечные отблески на бревнах сруба, вот оно само, солнышко, и синее небо, и как хорошо пахнет полем!
Как счастливы люди, которые живут не под землей!
в которой рассказывается о том, как жили в Лондоне наши старые друзья туляки.
Отец Яков совершал в посольской церкви богослужение, наблюдал за тем, чтобы певчие ходили чисто и пели пристойно, а также помогал по дипломатической части и, зная превосходно английский язык, делал для графа извлечения, иногда очень сложные, из английского законодательства. Кроме того, он давал советы политического свойства.
Из всех этих дел наблюдение за совестью графа было самым простым.
Семен Романович не перечил постановлениям церкви, в посты ел рыбное и грибное, по субботам ходил в церковь и занимался благотворительностью, собственноручно раздавал нищим серебряные деньги; шиллинги для этого графский камердинер специально мыл мылом.
Верен был Семен Романович и русской кухне, и для него в Лондон присылали рыжиков и груздей, соленые огурцы и паюсную икру, но березовые дрова, которые выписывал из России один из его предшественников, князь Куракин, для Воронцова в Лондон не возили.
Всем русским припасом граф Воронцов делился со священником.
Дом свой отец Яков, однако, держал по-английски и только с русскими людьми из простых, когда они к нему приходили, разрешал себе поиграть в попа-скареда, но человека добродушного, поговорить с ними откровенно.
Отец Яков волосы носил длинные; не только на улице, но и дома подкалывал их по-модному, заплетал в косу и укладывал в шелковый чехол.
Чулки любил он щегольские – шелковые, но темных цветов, башмаки открытые, легкие, с бирмингамскими стальными пряжками. Кафтан на нем шелковый и не длинный, по колено, и не пестрый, но подобранный внимательно; как тогда говорилось – в тень лица. Кафтан расстегнут, и виден камзол – солидный, бархатный. Шея отца Якова укутана белой косынкой довольно толсто.