Дешева работа в Шотландии.
В узких улицах, трубя, проезжают почтальоны в высоких сапогах, разнося радость и горе, упакованные в потертых кожаных сумках.
Сабакину из России не пишут. В России, близ города Старицы, у неширокой там Волги, живут жена и двое детей, и пора бы домой. В Петербурге, в Академии, часы астрономические не окончены. И что в Академии без него делают? И хорошо было бы поговорить со стариком механиком Кулибиным. А домой не пускают.
Глухо трубят внизу почтальоны.
Пришла раз записка от отца Якова. Начиналась она с благословения, потом задавался вопрос, где овчинное одеяло, а в конце невнятно и неодобрительно говорилось о тульском мастеровом Якове Леонтьеве.
Про отъезд в Россию ни слова.
Сабакин высовывается из окна – нет почтальона, и ждать его напрасно.
С утра въезжают в город повозки, таратайки с зеленью.
На улице чуть пошире ветер качает жестяные панталоны; часто проходит мимо них Сабакин, читает вывеску: «Королевский панталонник».
В этом городе ложатся рано, в этом городе живут тихо, носят клетчатые плащи, обшитые мехом сумки, пестрые чулки.
В этом городе мужчины ходят в юбках, то есть совсем без панталон.
Но королевский панталонник вывесил штаны как знамя.
Англия переделывает Шотландию: она отнимает у нее суды, старые обычаи; предводители горных родов перенимают обычаи английских лордов, надевают штаны и присваивают себе обширную землю. Быстро Англия переодевает и раздевает Шотландию.
В окрестностях города с гор бегут быстрые речки, на речках стоят заводы. Крутятся колеса, бьют молоты, переделывают Шотландию.
В комнате много книг, крохотный токарный станок часовщика – без этого не проживешь.
Зарабатывает Сабакин починкой, и на стенах комнаты висят часы. Еще в комнате книги, бумага, перья, аспидная доска для вычисления и бедная кровать. На кровати постелено овчинное одеяло. Одеяло уже протерлось.
Сабакин усидчив: сидит над книгами, сидит у станка.
Пол у станка истерт, как старая овчина.
В окнах далеко – залив; он неширокий, но оттуда приходит ветер – ветер с русской стороны.
Утро. Краснеет восток.
Сабакин открыл окно и бреется перед стеклом рамы – зеркала у него нет.
Он бреет, морщась, свою поседевшую бороду – вода холодная; бреет и смотрит вниз: красив Эдинбург, но сдавлен в нем народ, как сдавлены королевские селедки в дубовом бочонке.
Добрые селедки идут отсюда; клеймят бочонки чиновники королевским гербом, и потому шотландские селедки называются королевскими.
Надоели сельди и овсяный хлеб.
Сабакин побрился, вытер тщательно бритву. Посмотрел вниз.
По узкой улице идет угольщик с большим мешком. Сверху угольщик кажется мальчиком, а походка его знакомая какая-то – шагает он широко, не по-здешнему.