Я присутствовал, когда снимали повязку. И, честно говоря, настроился на нечто большее, например, огромное, раздвоенное, наподобие открывалки для бутылок ухо, или ухо, которое может путешествовать во времени и подслушивать голоса из прошлого, или космическое ухо, способное слышать всех живых, или ухо Пандоры, или ухо с крохотным красным огоньком, который загорается, когда ведется запись. Какое-нибудь небывалое ухо. Но ничего подобного. Ухо оказалось самым обыкновенным.
— Скажи в него что-нибудь, — попросил отец.
Я обошел кровать и нагнулся над новорожденным:
— Алло. Проверка. Проверка. Два. Два. Два.
— Все в порядке. Действует, — кивнул отец.
Когда его выписали из больницы, он шагнул в мир, сгорая от желания бросить на себя взгляд. Мир предоставил ему такую возможность. Отец потерял способность идти по прямой: путь от точки А до точки Б теперь всегда проходил мимо боковых зеркал проезжающих машин, витрин магазинов или чайников из нержавеющей стали. Если человек помешался на своей внешности, он быстро обнаруживает, как много во Вселенной способных к отражению предметов.
Как-то вечером отец остановился на пороге моей спальни, шумно дыша.
— Хочешь немного поиграть с моим фотоаппаратом?
— Снимаешь порно?
— С какой стати мне снимать порно?
— Расскажешь это своему биографу.
— Просто хотел сделать несколько снимков моего уха для альбома.
— Ушного альбома?
— Забудь. — Отец развернулся и пошел по коридору.
— Подожди.
Я переживал за него. Отец словно не узнавал себя. Пусть его внешность стала презентабельнее, но то, что было внутри, съежилось. Я чувствовал в этом нечто зловещее, словно, обзаведясь новым ухом, он сломал в себе некий стержень.
Даже после пластической операции он каждый день работал. Но денег не прибавилось. И наша жизнь нисколько не изменилась.
— Ну а теперь что ты делаешь с деньгами? — спросил я.
— Опять коплю.
— На что? — поинтересовался я.
— Сюрприз, — ответил отец.
— Прошлый сюрприз был полной мурой.
— Этот тебе понравится, — заверил отец.
— Хорошо бы он того стоил, — промямлил я.
Не получилось. Это была машина. Сияющая глянцем красная спортивная машина. Когда я вышел на нее посмотреть, отец стоял рядом и похлопывал по кузову рукой, будто только что ему удался фокус. Честно говоря, меня не так бы поразило, если бы он пожертвовал деньги какой-нибудь политической партии. Мой отец! И спортивный автомобиль! Чистейшее безумие! Его затея была не только легкомысленной — она была до мозга костей легкомысленной. Что это? Помрачение рассудка? Распад личности? Поражение или победа? С чем в себе он хотел справиться? Одно стало ясно: он нарушал собственные табу.