— Я дома!
Я застыл и оставался в таком положении, пока дверь на кухню не приоткрылась и в щели не показалась голова мистера Уайта.
— Это кто у нас — Джаспер Дин?
— Здравствуйте, мистер Уайт.
— Привет, пап! — бросил отцу Бретт. Я был поражен, ибо по-идиотски считал, что он и дома называет родителя мистером Уайтом.
Учитель распахнул дверь и вошел на кухню.
— Вы вместе печете торт? — Он покосился на нашу мешанину и добавил: — Дайте мне знать, когда будет готово, — я, наверное, тоже не откажусь от кусочка.
— Когда будет готово? — улыбнулся отцу Бретт. — Уже почти готово.
Мистер Уайт рассмеялся. Я впервые разглядел его зубы. Они оказались не такими уж плохими. Учитель подошел к столу, опустил палец в миску и попробовал шоколадную массу.
— Ну, Джаспер, как там твой отец?
— Знаете, он такой, какой есть.
— Он доставил мне истинное удовольствие, — усмехнулся учитель.
— Я рад, — пробормотал я.
— Мир нуждается в страстных натурах.
— Наверное, — кивнул я. Мистер Уайт удалился наверх, а я стал вспоминать долгие периоды оцепенения отца, когда вся его страсть сводилась к тому, что он не забывал спускать в туалете воду.
Комната Бретта более или менее напоминала типичную комнату всякого подростка за тем исключением, что была настолько аккуратной, что я начал опасаться, что своим дыханием могу нарушить порядок. На столе я заметил парочку фотографий в рамках — на одной, овальной, Бретт и мистер Уайт стояли, обнявшись за плечи, словно отец и сын из слезливо-сентиментального сериала. Ничего жизненного в ней не было. Над кроватью Бретта на стене висело огромное распятие.
— Зачем это? — в ужасе спросил я.
— Это моей матери.
— Что с ней случилось?
— Умерла от рака желудка.
— Прости.
Бретт нерешительным шагом, словно шел ночью по незнакомой местности, приблизился кокну.
— Ведь у тебя тоже нет матери. Что с ней произошло?
— Арабская мафия.
— Хорошо, не надо, не рассказывай.
Я вгляделся во вздернутого над кроватью Иисуса, его многострадальное лицо смотрело под углом вниз — он словно рассматривал сентиментальные фотографии Бретта с отцом. Неторопливые глаза, казалось, изучали их с какой-то грустью. Может, он вспоминал о своем отце или думал о том, как странно иногда приходится воскресать, хотя этого меньше всего ожидаешь.
— Значит, вы с отцом верующие? — спросил я.
— Католики. А ты?
— Атеист.
— Тебе нравится школа? — внезапно спросил Бретт.
— А ты что о ней думаешь?
— Она не навсегда — так я себя уговариваю. Школа — это не навсегда.
— Скажи спасибо, что ты не толстый. Окажешься за ее стенами, и все наладится. К худым не испытывают неприязни.