Мы пытались вместе читать книгу ее отцу, но он постоянно прерывал нас, убеждая себя, что жизнь для него изменилась к лучшему. Лайонел изо всех сил старался спокойно относиться к своей слепоте.
— Осуждающие лица! Снисходительные взгляды — вот все, что я видел с тех пор, как приехал в этот город. Но никогда больше не увижу. И слава Богу — я сыт этим зрелищем по горло. — Теперь Лайонел мог высказаться по поводу антипатии к нему горожан — беспочвенной, словно его личность была итоговой строкой его банковского счета. Никто не желал знать историю его жизни. Не представлял, что за два года до появления Лайонела в их городке у матери Кэролайн обнаружили кучу неоперабельных опухолей, которые, как сливы, росли у нее внутри. Никого не интересовало, что жена Лайонела была холодной, нервной женщиной, и процесс умирания не сделал ее мягче. Люди не верили, что такой богатый мужчина мог обладать человеческими качествами, и ему стоило сочувствовать. Он мозолил глаза тем, чьи предрассудки были гнуснее любых других — они ненавидели благополучие. Расист, например, терпеть не может темнокожих, но он по крайней мере не лелеет тайного желания самому стать темнокожим. Его предрассудок хоть мерзок и глуп, но исчерпывающий и подлинный. Ненависть к благополучному со стороны тех, кто с радостью поменялся бы с ним местами, — хрестоматийный случай притворства, мол, виноград-то зелен.
— Мне больше не придется видеть разочарованных лиц. Тех, кто при встрече со мной не спешил восхищенно кричать: «О!» Я теперь от этого избавлен.
Лайонел долго бормотал и наконец уснул. И пока он храпел — с такой силой, будто весь превратился в нос, — мы с Кэролайн неслышно проскользнули в ее спальню. Она заявила, что решила забыть Терри, но не переставая говорила о нем, и было ясно — он единственная мысль в ее голове. Трещала и трещала, и, хотя я любил ее мягкий голос, мне пришлось выключать слух. Я зажег найденную в луже и высушенную на солнце недокуренную сигарету. Посасывая ее, я чувствовал на себе взгляд Кэролайн. А когда поднял глаза, увидел, что ее нижняя губа слегка изогнулась, как лист, на который упала единственная капля дождя. Она понизила голос:
— Что с тобой будет, Мартин?
— Со мной? Не знаю. Надеюсь, ничего плохого.
— Твое будущее… — Она тяжело вздохнула. — Я не могу о нем думать.
— Тогда не думай.
Кэролайн подбежала, обняла меня. Затем отстранилась, и мы долго дышали друг другу в ноздри и смотрели друг другу в глаза. Она поцеловала меня, не поднимая век — я точно знаю, потому что мои глаза были широко открыты. Потом открыла глаза, а я свои поспешно закрыл. Все казалось невероятным! Мои ладони лежали на ее груди — я этого хотел еще до того, как у нее выросла грудь. Ее руки тем временем оказались у моего пояса, Кэролайн старалась расстегнуть пряжку. На какую-то долю секунды мне представилось, что она решила отхлестать меня моим же ремнем. Все завертелось: я полез к ней под юбку и стащил трусики. Мы рухнули на кровать, словно подкошенные пулей солдаты. И вместе барахтались, стараясь избавиться от ненавистной одежды. Но вдруг Кэролайн отпрянула: