Александру стало стыдно за те мысли, что появились у него, когда он пришел на берег и увидел безлюдное, тихое плотбище. Теперь он испытывал чувство гордости за девчат: и за тех, что спят безмятежно в шалашке, а завтра будут крутить тяжелое васильяново колесо, выхаживая цепи, и за тех, что сейчас впотьмах и в одиночестве стоят на вахте у рей.
— К примеру наш плот, — снова заговорил Алексей Прокопьич. — Могли бы мы подержать его у причала, дождаться, когда с первых плотов придут мужики? Могли бы. Да у кого же теперь такая мысль родится? Плот держать, если его согнать можно! Ни директору, ни рабочим этого не выговорить. В войну девчата хороши были, гоняли плоты, а теперь не годятся? Или я: ранее мог, а теперь нету? Эх, милый мой, сынка-то у меня тоже убили…
Он поднялся, отошел от костра в угол илота, где была кромешная темень, закашлялся, а потом закричал:
— Эй, на вахте! Правые реи подбери!..
Голос его прокатился над рекой, ушел далеко-далеко, а потом отдался с левого берега легким эхом. Прошло две-три минуты, и поднялась возня, послышался плеск воды — это девчата подтягивали реи и закрепляли их. Теперь плот должен был сдвигаться к левому берегу.
Алексей Прокопьич так и не вернулся к костру. Ощупывая ногой бревна, тихонько пошел на середину плота, к девчатам. Александр подбросил в огонь несколько поленьев. Брызгаясь искрами, взвилось высокое пламя и сразу раздвинуло мрак. Зато там, за границами светлого купола, ночь стала еще чернее. Алексей Прокопьич ушел далеко, и свет костра уже не освещал его фигуру.
Александр сидел один долго, очень долго, не думая ни о чем, но это бездумье для него значило многое.
В шалашке он ощупью отыскал свою постель, забрался на нее и еще немного посидел, прислушиваясь к ровному дыханию спящих девушек. В открытую дверь падала полоса света от костра. Она пришлась как раз на тот край нар, где спали Надя и Груня. Они лежали, закутавшись обе в одно одеяло. У Нади, которая лежала лицом к свету, застыла на губах улыбка. Наверное, сон ее одолел в тот миг, когда сестра нашептывала что-то смешное… Поверх одеяла, обнимая Надю, покоилась еще чья-то рука, полная, белая…
«Ирина Даниловна», — подумал Александр и откинулся, положив ладони под голову.
Это была привычка, оставшаяся у него с детства, спать так, когда на душе очень легко и спокойно.
© Сартаков Сергей Венедиктович, текст, 1947