— Ну, это уж они так, припугнули для порядку. Хотели б сшибить — сшибили б, и вы бы щас не здесь, а на погосте вон торчали, и как раз потом в Шивариху на пироги с киселём, — и ржёт.
— Не-ет, погоди, — глаза у Андрюхи по двадцать копеек. — Ну врёшь же? Придумала ведь!
— Да вот те крест, брательник! Хочешь, талию покажу? Там вмятина от ножика осталась. Вовк, скажи!
«У-у», — индифферентно гудит Вован набитым ртом.
А она поворачивается к Андрюхе и заговорщицки так, чуть не носом в нос упрясь:
— Вот скажи мне, инженер человечьих душ: что это надо мной за проклятье такое?
— Да ну тебя в баню, — гычет тот. — Я эту сказку про архаровцев с пером где-то уже слыхал.
— Побожись! — вскипает Светка.
— Не могу, — затягивает Андрюха свою старую песенку, — меня с вашим богом серьёзные эстетические отношения. Не говоря уже об этике…
— А ты не на кресте, ты на вине побожись, атеист проклятый, — и плещет в чажечки ещё по глотку. И чокается, разливая чуть не половину — и своего, и евонного, и выпивает, и чмокает Андрюху в бородатую щёку, и заходится смехом, за какой лет пятьсот назад сожгли бы её вот на этом самом костерке без суда и следствия. И подвигает к Андрюхе кюветку со своими фирменными огурчиками. И тот хрустит и смеётся. И все смеются. И Вольдемар, помешкав с минуту, наплюхивает себе восьмую добавку неповторимой Анютиной окрошки…
— Не, это правда, — чуть не впервые за день разевает рот Тимка. — С мамкой всегда так.
И подбрасывает ей как пароль:
— Про индюшку-то…
— Да! Индюшка же! — продолжает Светик, собирая с сарафана опрокинутый в запале майонез.
— Не на-а-адо про индюшку! — мычит Лёлька.
Но Андрюха уже лишь рукой машет: не томи! — он один не слыхал этой застольной байки.
Раз прикупила Светлан Пална в хозяйство индейку. Чего ради, покрыто мраком тайны, но факт имел место быть: пошла и обзавелась. Через неделю зычных «грлы-грлы-грлы» сообразила, что животина по мужику убивается, сжалилась и принесла ей индюха. И неделю спустя эти монстры бродили по двору уже совершенно по-хозяйски, что твои бронтозавры по юрскому парку. Вернее, индюх бродил, а полуоблезшая полюбовница металась мелкими перебежками в поисках убежища («Я ж не знала, что этому козлу десяток жён полагается!»). Придя примерно к такому же выводу, пернатый козёл стал присматриваться к самой Светке. И ладно бы просто присматриваться: он стал пристраиваться к ней. Самым непотребным образом. Но получил достойный отпор — а, глядя на сестрицу, в этом не усомнишься — и разумно переключил внимание на субтильного Вольдемара…
А обстояло так. Захотелось Вольдемару к ужину свежего лучку, склонясь за коим он и почуял неладное. Задницей буквально и почуял. И, совершенно не готовый к такому повороту событий, чисто инстинктивно лягнул обидчика. Но было не тут-то: остервеневший от противления самец бросился на жертву с удвоенным пылом, и Вольдемару оставалось лишь схватить подвернувшийся дрын.