Гордая своею обширностью и своим вещественным могуществом, вырванная мечем Франков и Карла Великого из под зависимости от Византийской империи, Римская область, в девятом веке нашей эры, изменяет Вселенский символ, не призвав к совету своих братьев, даже не удостоив их простого извещения об этом. Изменение, сначала введенное обычаем, было в последствии освящено провинциальным собором, именно Латеранским, в прямое противоречие решению собора Вселенского. Не бывало в мире нарушения законов церковных более полного отрицания ее духа и учения более решительного раскола более явного.
Всему этому ваши предки были пособниками.
На что мог опереться раскол, после того как он отринул нравственное основание и единство совестей в Церкви? Он должен был искать оснований условных или политических. Таких оснований могло быть два, не более. Можно было опереться на признание неограниченной свободы каждой церковной области, присвоив ей право решать окончательно догматические вопросы; свобода областная, в силу неотразимого логического вывода, вела к свободе епархиальной, потом к свободе приходской, наконец, к такой же свободе личной. Это было Протестантство; но его черед наступил позднее. Можно было также опереться на авторитет видимой, осязаемой власти, господствующей над совестями, решающей безапелляционно и поставленной выше всякого контроля. Это Папство, каким создали его средние века.
С этого времени на Западе не стало Церкви; осталась духовная Римская империя, впоследствии раздробленная про-
313
тестантското республикою. Рим все это знал, а Жансенисты не знали или позабыли.
Власть в решении догматических вопросов, раз уступленная Риму, не могла уже быть ничем ограничена. Чем бы в самом деле обусловить или чему бы подчинить ее? Единодушию всей Церкви? Но оно-то и было отринуто расколом с самого его начала: отрицание единодушия было его исходною точкою; к тому же, идея единодушия упразднила бы идею авторитета. Или согласию большинства? Это было бы слишком нелепо: познание Божественных истин не может быть обусловлено численностью. Или согласию хоть нескольких? Но скольких же? Меньшинство, получающее право верховного суда, единственно вследствие и в силу согласия своего с папою, очевидно, сводится к одному лицу, к папе. Одно из двух: вся Церковь, — или одна кафедра Св. Петра; среднего термина тут не может быть. Весь Запад подал голос в пользу второго, то есть в пользу папы, конечно не понимая последствий своего выбора и не имея никакой возможности увернуться от них.
Как скоро признано было верховноначалие в вопросах доктрины, так, естественно, тому-же Папству и ему одному подобало решать в каждом частном случае: что вопрос доктрины, что нет? Не признавать за ним этого права значило бы грешить против логики. Кто признал бы, что такой то человек не может ошибаться в разрешении вопросов математических и, в тоже время, отрицал бы у этого человека способность распознавать, принадлежит ли подлежащая разрешению задача к вопросам математики или к вопросам грамматики — тот прослыл бы за безумца в глазах здраво- мыслящих.