Придя в страхе домой, Людмила расхваливала свежее мясо. Меньшиков поднял указательный палец и снова сунул его в груду мяса. Мясо, которое он ест, обязательно должно быть с запахом тухлятины. Женщина с раком носа, который уже почти полностью ампутирован, купила в табачной лавке на площади Евклида пару почтовых марок с изображением папы Иоанна Павла II, несущего крест. На месте носа у женщины был наклеен вечно намокавший телесного цвета пластырь, который к тому же слегка поддерживал ее очки. На ее лбу блестели крупные капли пота, готовые в любой момент потечь по ее лицу.
Мой двоюродный брат, с которым я долгие годы был служкой в камерингской церкви и с которым мы, как Якоб и Роберт, вместе вешались, но одновременно сидели под нашими все еще дрыгающимися ногами и описывали друг другу наши мертвые тела, он – мое, я – его. На мгновение я отвернулся от висящих тел и, когда я вновь посмотрел на них, то заметил, что мое тело страшно исхудало, члены лишились плоти. Лохмотья арестантской робы болтались на моем повешенном скелете. В другом сне на нас были черные, расшитые по краю серебром, но уже засаленные одеяния церковных служек, и мы шли за медленно едущим, но управляемым на расстоянии катафалком. В гроу, наполненном освященными облатками, на самом верху лежали глазные яблоки священника Франца Райнталера. Склонившись над гробом и посмотрев в зрачок его правого глаза, я увидел «Zibaldone dipensieri» Джакомо Леопарди[19] и проснулся от страха быть задушенным, с ощущением павлиньего пера во рту. Трясущейся правой рукой я тут же ощупал свой высунутый язык.
Однажды утром, проснувшись с ощущением тошноты, я почувствовал исходящий от постели запах разложения. «Возможно, как раз сейчас гниет один из моих органов, – подумал я, вставая с постели и глядя на оконные жалюзи, – у меня, наверное, рак и запах гниющего органа идет из Ноздрей и рта». Знай я, что у меня неизлечимый рак и я умру в ближайшие пару недель, я поплыл бы на корабле на остров Стромболи и бросился в вулкан, ибо не хочу вверять земле родной Каринтии собственный труп. Варвара Васильевна сбежала от угроз своего алкоголика-мужа в больницу в Виллахе, вытащив из шкафа черное платье и положив его на кровать. Прежде чем поехать в больницу, она сказала своему мужу: «Если мне не суждено вернуться, я уже приготовила одежду, она лежит в спальне на моей кровати. Пусть кто-нибудь тогда привезет в больницу это платье, в нем я хочу лежать в гробу и быть похоронена». Когда вышла в свет уже упоминавшаяся мною украинская хроника, где я описал ее детство на Украине, ее депортацию в телячьем вагоне в Каринтию и ее первый год пребывания там, а также то, как ее четырнадцатилетней девочкой привезли на крестьянское подворье ее будущего мужа, как ее избил муж за то, что она рассказала мне историю своей жизни, а завистливые люди из горной деревни дразнили и всячески травили ее семью, она долго не решалась потом появиться в деревенской церкви или зайти в чей-то дом. Время от времени она в темноте приходила на могилу своего сына, которого потеряла, когда тому было двадцать лет. «Ты не представляешь, что значит завернуть жизнь в саван. Теперь я действительно русская!» Той ночью, когда я проснулся с чувством тошноты, незадолго до того, как лечь спать, я поел залежалой горгонцолы и запил холодным пивом. Весь следующий день у меня болела голова, желудок и был понос. Вечером этого холодного туманного ноябрьского дня я пошел в Замок Святого Ангела, где в маленькой нетопленой капелле показывали фильм Пьера Паоло Пазолини