Кладбище мертвых апельсинов (Винклер) - страница 84

На окруженном живой изгородью газоне перед вокзалом Термини долговязый мальчишка бреет старой опасной бритвой девушку с гноящимися оспинами на лице. Прохожие и карабинеры перед главным входом вокзала с жадным любопытством наблюдали за этим ритуалом стрижки волос. Перед главным входом на вокзал, возле стеклянной полицейской будки я заметил, что загороженный решеткой газон пострижен и пахнет свежей травой. Я подумал об Аккерманне, который вечерами, задав корм скотине, выезжал в поле на тракторе с опущенными зубьями косилки. Весной иногда случалось так, что в высокой траве крестьяне обрезали ноги детенышам косуль, которые еще не научились бегать. Однажды я видел крестьянина, идущего по Вайербихлю, с окровавленным кричащим детенышем косули с тремя отрезанными ногами. Устроившаяся перед вокзалом Термини нищенка, не отличая больше публичное пристанище от своей гостиной, взяла прислоненную к стеклянной стене вокзала Термини метлу и стала истово подметать вокруг своего шезлонга, на котором были разложены детская одежда и спальный мешок. Рядом с ней, обращенная лицом к ярко освещенному залу вокзала Термини, сидела кукла. Когда мимо нее проходила одетая в белое монахиня, она сунула в рот сигарету и стала искать по карманам спички. Рядом с ней посреди белых и синих пластиковых пакетов без надписей на байковом одеяле спала женщина, чьи веки были залеплены гноем. На ее сжатых в кулаки руках рельефно выступали вены. Ее колготки были в затяжках, высохшем кале и пятнах мочи. Хромой негритенок, проходя по залу, не мог оторвать взгляда от сидевшего у стены грязного нищего, который часами с упорством сумасшедшего точил карандаш. От благорасположения служительницы вокзального туалета зависело, пустить ли двух не способных заплатить мальчишек. Мальчик, переминаясь с ноги на ногу, подошел к туалету, но, посмотрев на висевший на стене ценник, так и не зашел внутрь; повернулся и пошел вверх по лестнице. Два карабинера, прежде чем зайти в туалет, положили свои фуражки на стол, перед которым рядом с рулоном серой туалетной бумаги сидела служительница. Бдительная служительница положила на фуражки правую руку и подвинула их поближе к стоящей на столе вазе с цветами, за которой был образок какого-то святого. В вокзальном кафетерии к девушке, пьющей у стойки бара капучино, подсел молодой карабинер, видимо, давая ей понять своей формой, что его сексуальные домогательства всего лишь исполнение долга. Говорящая по-арабски женщина сначала подала руку своей знакомой, а затем мне; Чтобы дать понять подруге, что она не имеет ко мне никакого отношения и что я лишь случайно оказался с ней за одним столом, она дважды попросила у меня прощения за то, что подала мне руку. Болезненно скривив лицо, она указала на замазанный красной мазью герпес на своей нижней губе. Рядом с сидящим перед чашкой капучино негром, смятой газетой чистившим свои никелированные костыли, какой-то индиец развернул носовой платок, в котором были мелкие итальянские деньги. В одном из залов вокзала ребенок целовал витрину игрушечного магазина, за которой стояло множество разнаряженных кукол. В том же зале, на полу, постелив свой пиджак, сидел однорукий гитарист. К культе он приделал железный стержень, на который была прикреплена пластмассовая пластинка, ею он ударял по струнам гитары. Вместе с другими людьми я с любопытством наблюдал, как молодая, одетая в лохмотья женщина с измазанным углем лицом, постоянно шлявшаяся по вокзалу, задрав халат, присела у стоявшего посреди зала телефона-автомата и, широко расставив ноги, справила нужду. Не подтерев задницу, она бросила газетную страницу на фекалии. Когда она снова поправила халат, все те, кто наблюдал за ней, дерзко и победоносно засмеялись. Я и вправду могу часами слушать голос из репродуктора, объявляющий отправление поездов на Неаполь, Палермо, Катанью, Париж или Барселону. Когда же объявляется отправка поездов на Вену, Мюнхен или Цюрих, мне хочется снять туфли и запустить ими в громкоговоритель. Иногда я подолгу смотрю на табло отправления поездов, пока перед глазами несущиеся по всей Европе, сплетающиеся и сливающиеся друг с другом, словно матрешки, уменьшающиеся поезда не въезжают в Балканский экспресс. Частенько, странствуя по Риму, Неаполю, меняя квартиры, адреса которых не знает никто из домашних, я представляю себе, что мой отец-крестьянин лежит при смерти. Два дня никто не может сообщить о его смертельной болезни. Старый крестьянин умирает. Он много дней пролежит в холодильнике морга виллахской больницы, потому что никто не может сообщить сыну о его смерти. Терпение моих братьев и сестер иссякает. Смертную оболочку крестьянина предадут земле. Несколько дней спустя, возможно, после случайного звонка домой, мне сообщают, что крестьянинумер и уже похоронен. Я приезжаю, чтобы описать дни до и после его похорон и его агонию. Ночью я иду на камерингское кладбище, а затем несу по деревенской улице венок, на черной траурной ленте которого написано: