«Я не знаю, каково это было бы, если я снова вынуждена была бы жить в моей большой римской квартире одна, я уже так привыкла к тебе… Я живу так, будто каждый мой день – последний. Одна венецианская гадалка предсказала мне, что я не состарюсь, а, напротив, до самых своих последних дней останусь привлекательной… Приехав в Рим, я влюбилась в римских полицейских. Итальянцы изящны, у них узкие бедра, но римские полицейские дородны и сильны… Сейчас я буду на тебя ругаться, нет, я не буду на тебя ругаться, я просто хочу тебе что-то сказать. Всякий раз, когда ты принимаешь ванну, я об этом знаю, потому что ты никогда не складываешь после этого банное полотенце, а всегда вешаешь его на полотенцесушитель».
Она поставила цветы, принесенные гостями, в белую фарфоровую вазу в виде дамского сапога, которая стояла на шкафу. На кухне, рядом с большим старым холодильником стоял джутовый мешок с картошкой, на мешок были нанесены цвета итальянского флага и прямо по флагу шли маленькие отверстия, чтобы внутрь проникал воздух, и картошка не начала преждевременно гнить. Я перестал добавлять мед в молоко, увидев, что Леонтина Фэншоу хранит мед в прозрачной американской пластиковой игрушке в виде медвежонка Тедди, снимает с него цилиндр и достает мед из головы медведя. На ее автомобиле приклеен плакат: «Blood donors make better lovers». (Те, кто сдает кровь, – первоклассные любовники.)
«Берегись, живой ты отсюда не уйдешь! – кричала Леонтина Фэншоу жужжащей в квартире мухе и хлопала, пытаясь ее поймать ладонями. – Из Америки я привезла две мухобойки». Я стиснул зубы и сжал кулаки под столом, когда она ножницами стала поправлять фитиль горящей свечи.
Во время совместной трапезы под звуки пластинки с записью Римского-Корсакова, Шуберта или Шостаковича она распространялась о своем американском браке. Когда пластинка замолкала, а предложение обрывалось на полуслове, она тут же вставала, шла к проигрывателю и снова ставила пластинку, надеясь, что музыка заставит задержаться меня за столом и я дольше буду слушать рассказы о ее американско-австрийском браке. Но я вставал и сбегал либо в свой кабинет, либо в городские дебри. Не удержав меня с помощью музыки, Леонтина Фэншоу попробовала это сделать с помощью кофе. «Мы поели, – говорила она и решительно добавляла: – Ты хочешь еще кофе!» И она рассказывала мне, пока мы пили кофе, снова во всех подробностях о распаде своего брака и о распаде брака другой женщины.
В своем бюро Леонтина Фэншоу шепотом, словно это была служебная тайна, поведала мне, что жена министра пустила себе пулю в лоб и теперь лежит в коме. Переводя дыхание, она придвинулась поближе ко мне и зашептала: «Я полагаю, здесь замешана еще одна женщина, секретарша министра иностранных дел!» Я отказался идти с ней на праздник в американское посольство в Риме, куда ее пригласили и куда она хотела взять меня с собой в качестве сопровождающего лица. Она сделала стрижку и укладку у своего парикмахера на площади Испании и, надев свое красное платье, одна отправилась к американскому посольству.