Подруга Леонтины Фэншоу утверждала, что я поправился на ее харчах. «А когда он растолстеет, мы его продадим!» – ответила ей Леонтина Фэншоу. Иногда я видел, как она в стальной каске едет на танке по улицам Рима. Берегись, не то она наедет на тебя, как американский танк на вьетнамский дот. Однажды она прочла мне индейское стихотворение, привезенное ею из Америки: «Великий Дух, дай мне силы критиковать моих ближних не раньше, чем я отойду на милю». Другой раз она подняла ладонь и воскликнула: «Смотри, у ладони две стороны, ты видишь одну, а я другую сторону!»
Как-то утром Леонтина Фэншоу постучала в дверь моей спальни. Я встал, быстро вынул беруши и открыл дверь. Вечером я забыл положить автобусный проездной билет в ее сумку в прихожей. Стоя в одних трусах, я протянул ей билет. Леонтина Фэншоу взяла билет и, словно балерина, сделала два шага назад, прежде чем повернуться и пойти по коридору к стеклянной двери гостиной. На стопку моего свежевыстиранного нательного белья она положила ароматный мешочек, набитый лавандой.
За обедом миссис Леонтина Фэншоу поставила на стол две бутылки тоника – одну перед моей тарелкой, другую перед своей. Я открыл свою бутылку и налил себе в стакан шипящей воды. Затем, в следующий раз, она снова поставила на стол две бутылки тоника, с той только разницей, что одну бутылку она открыла и налила из нее воду и в мой, и в свой стакан. Когда же мы выпили эту бутылку, она открыла вторую бутылку и проделала то же самое, повторяя ритуал.
В воскресенье, после пытки завтраком, сидя за чашкой кофе со взбитыми сливками, в которые она, не иначе, добавила какую-то американскую вкусовую добавку, и вновь слушая рассказы о ее супружестве, в то время как моя печатная машинка назойливо раскачивалась туда-сюда на висящей над нами люстре, она неожиданно, без какой-либо просьбы о том с моей стороны, предложила: «Налить тебе ванну?» Во время другого завтрака, слушая «Зимний путь» Франца Шуберта и одновременно думая о четырнадцатилетней невинной девочке, привезенной в Каринтию в телячьем вагоне, я не сдержал слез, и Леонтина Фэншоу стала утирать их бумажными столовыми салфетками. Не желаю, чтобы хоть одна тварь, не говоря уж о человеке, меня жалела. Мне не нужно ничье сочувствие, даже когда я время от времени прихожу на кладбище и, стиснув зубы, до крови разбиваю кулаки о надгробный камень.
«Принести подушку?» – спросила миссис Фэншоу, когда я растянулся на диване, довольно удобно пристроив голову на его жесткий подлокотник. К моему удивлению, она принесла мне подушку не из моей комнаты, но ту, что всегда предназначалась мужу. Я был возмущен, но не осмелился сказать, что с большей радостью прилег бы на свою собственную подушку. Для меня все-таки гораздо ближе, когда я лежу, уставившись в «ящик», на диване в гостиной, сходить за подушкой в мою спальню, чем – даже если я один в квартире – идти за ней в ее спальню и там взять подушку не с ее кровати, а с соседней, некогда кровати ее мужа, которую она, несмотря на то что уже несколько лет не живет с ним вместе, меняя в доме постельное белье, перестилает. «А когда я поеду в Вену, – сказала Леонтина Фэншоу, – я привезу тебе оттуда желтое постельное белье с бабочками, как тебе идея?»