Негромкій гулъ, въ которомъ слышалось одобреніе, перешелъ отъ устъ къ устамъ и показалъ Агмахду, что всѣ голоса были за него.
— Народъ ропчетъ, — повторилъ Каменбака съ безпокойствомъ. — Иди къ нему, — приказалъ Агмахдъ — и заяви, что сегодня ночью будетъ принесена великая жертва богинѣ, которая послѣ этого лично обратится къ своимъ поклонникамъ, и они услышатъ ея голосъ.
Каменбака тотчасъ отдѣлился отъ группы и направился къ воротамъ, а златобородый жрецъ занялъ его мѣсто.
Я стоялъ молча, неподвижно, смутно сознавая, что участь моя рѣшена, хотя еще не зналъ, да и не хотѣлъ спрашивать объ этомъ, къ какому роду смерти меня приговорили. Одно мнѣ было ясно, что ничто не можетъ спасти меня и вырвать изъ рукъ высшихъ жрецовъ: на судъ ихъ не было апелляціи, а толпа жрецовъ низшихъ чиновъ была имъ рабски покорна, и я, одинокій среди этой тѣсно сплоченной толпы, былъ совершенно беззащитенъ, въ полной ихъ власти. И однако, неминуемая смерть не наводила на меня ужаса: я находилъ, что вѣрные слуги Матери-Царицы обязаны съ радостью исполнять всякое желаніе ея, хотя бы повиновеніе ея волѣ вело ихъ къ смерти.
Это должно было быть послѣднимъ доказательствомъ на землѣ моей преданности ей.
Меня привели въ мою комнату и оставили одного. Я былъ такъ утомленъ, что едва прилегъ на свое ложѣ, какъ тотчасъ-же заснулъ крѣпкимъ, безмятежнымъ сномъ, никого и ничего не боясь, такъ какъ мнѣ казалось, что голова моя покоилась на рукѣ Царицы Лотоса. Но сонъ мой продолжался не долго, хотя былъ сладокъ и настолько глубокъ, что не допускалъ сновидѣній; я былъ выведенъ изъ него внезапно появившимся во мнѣ сознаніемъ, что я — больше не одинъ.
Проснувшись, я могъ убѣдиться въ томъ, что кругомъ царили мракъ и тишина; но пронизавшее мое сознаніе ощущеніе было слишкомъ знакомо мнѣ, чтобы я могъ ошибиться, и я чувствовалъ, что былъ окруженъ большой толпой. Я лежалъ не шевелясь, вглядываясь въ темноту въ ожиданіи появленія свѣта, спрашивая себя, чье присутствіе откроется мнѣ тогда. Вскорѣ я обратилъ вниманіе на странное состояніе, никогда не испытанное мною раньше и которое я переживалъ въ это время: я не находился въ безсознательномъ состояніи, хотя и лежалъ неподвижно, скованный не то душевнымъ миромъ, не то равнодушіемъ ко всему, но чувствовалъ себя безпомощнымъ, какимъ-то пустымъ, точно во мнѣ не осталось ни чувствъ, ни сознанія. Мнѣ захотѣлось привстать и крикнуть, чтобы принесли свѣта, но не могъ ни двинуться, ни издать звука. У меня было такое чувство, точно какая-то грозная воля боролась съ моей; мнѣ казалось, что эта мощная сила почти побѣдила меня, хотя я не хотѣлъ уступать ей и продолжалъ сопротивляться, твердо рѣшивъ, что не дамъ одолѣть себя невидимому врагу, слѣпымъ рабомъ котораго я уже больше не хотѣлъ быть. Эта борьба волей за преобладаніе была такая напряженная, что я, наконецъ, понялъ, что ставкой была моя жизнь: не будучи въ силахъ побѣдить, враждебная мнѣ сила хотѣла меня убить, я это ясно чувствовалъ. Только кто-же это пытался вырвать душу изъ моего тѣла?