Он
подозревал,
что у нее долго
не было мужчины.
Но теперь Лаклейн
знал – если у
Эммы кто-то и
был, то он не
оказывал ей
и части должного
внимания. Поэтому
она правильно
сделала, избавившись
от него.
Лаклейн
припомнил
сейчас, что,
когда они принимали
вместе душ,
теснота ее
плоти и реакция
на ласки заставили
его задуматься
– была ли она
вообще когда-либо
с мужчиной. Но
сейчас, как и
тогда, он отверг
это предположение.
Вряд ли она
могла остаться
девственницей
- не многие
бессмертные
смогли бы жить
веками в воздержании.
Эмма просто
была очень
хрупка, и, как
сама признала
– застенчива.
Воспоминания
о ее тесной
плоти заставили
его член болезненно
затвердеть.
Приподняв ее
на свои колени,
он повернул
Эмму к себе
боком. Вампирша
сразу вся
напряглась,
почувствовав
упирающейся
в ее попку член.
Лаклейну
с трудом удавалось
сдерживать
свои порывы.
Ее шелковое
белье, на вид
состоящее из
пары тонких
тесемок, открывало
картину, прекраснее
которой, он,
казалось, не
мог себе даже
представить.
Лаклейн открыл
было рот, чтобы
попросту сообщить
ей, что намерен
приласкать
ее между ног,
а затем насадить
на свой член.
Но не успел и
слова вымолвить,
как ее изящные,
бледные руки
легли ему на
грудь, создав
резкий контраст
с цветом его
кожи. Какое-то
мгновение она
медлила, будто
ожидая от него
какой-то реакции.
И когда он ничего
не предпринял,
она прижалась
к нему щекой
и заснула.
Лаклейн
откинул голову
назад, и, нахмурившись,
взглянул на
нее, пораженный
увиденным.
«Что за?! Она
что, только
что доверилась
ему? Доверилась,
что он не возьмет
ее во сне? Черт
возьми. Зачем
ей это делать?»
Выругавшись,
он вытащил
Эмму из воды.
Ее слегка
сжатые в кулачки
ладони все еще
лежали у него
на груди. Он
вытер ее полотенцем
и положил на
кровать. Белокурые
волосы с влажными
от воды кончиками
разметались
по покрывалу,
наполняя его
легкие изысканным
ароматом. Дрожащими
руками Лаклейн
стащил с Эммы
порочное белье.
И тут же при
виде ее наготы
про себя застонал,
готовый раздвинуть
изящные ноги
и наброситься
на нее с неистовством
зверя.
– Можно
мне поспать
в одной из твоих
рубашек? – вдруг
спросонья
пробормотала
она.
Сбитый
с толку, Лаклейн
отшатнулся,
сжав ладони
в кулаки. С чего
бы ей хотеть
надевать что-либо
из его одежды?
И отчего он
сам хотел этого
не меньше?
Лаклейн
просто умирал
от желания, до
боли жаждал
оказаться
сейчас внутри
нее, и все же,
отвернувшись,
он направился
к своему чемодану.
При таком раскладе
ему придется
пойти в душ и
самому довести
себя до пика.
Как иначе он
сможет продержаться
целый день
рядом с ней?