Лаклейн
был первым,
кого она укусила,
и останется
единственным.
Этот факт заставлял
его испытывать
гордость. Он
даже фантазировал
о следующей
ее кормежке.
Представлял,
как заставит
пить из шеи,
чтобы при случае
освободить
обе свои руки
и, отодвинув
кружевное
белье в сторону,
приласкать
ее влажную
плоть. И когда
она уже будет
готова, насадить
ее на свой член…
В очередной
раз подавив
дрожь, охватившую
его тело, Лаклейн
повернулся
к Эмме, чтобы
уже в десятый
раз поинтересоваться
не мучила ли
ее жажда. Но
увидел, что
она расслабленная
и спокойная
свернулась
клубочком на
сидении под
его пиджаком.
Потянувшись,
Лаклейн укутал
ее им плотнее.
Отчасти потому,
что посчитал,
так ей будет
удобнее, а отчасти
потому, что
так было удобнее
ему – не видеть
ее оголенных
бедер. Эмма
оперлась головой
о стекло, выглядывая
в окно с этими
штуковинами
в ушах, по-видимому,
не осознавая,
что нежно напевает.
И Лаклейн не
хотел ее прерывать.
У нее был прекрасный
голос, который,
казалось, убаюкивал.
Она
сказала, что
ничего не делала
особенно хорошо.
И раз уж Эмма
не могла лгать,
это означало
- она не считала
пение своим
талантом. Лаклейн
призадумался,
откуда у нее
эта неуверенность
в себе. Она была
красива и умна,
а глубоко внутри
нее полыхал
настоящий
огонь. Хотя,
не так уж и глубоко.
В конце концов,
челюсть она
ему все-таки
вывихнула.
Быть
может, вампирская
семья считала
ее слишком
чувствительной
или замкнутой,
и, поэтому, была
с ней жестока.
Уже сама эта
мысль заставила
ярость внутри
него всполохнуть
ярким пламенем,
зародив заманчивую
идею убить
каждого, кто
отнесся к ней
плохо.
Лаклейн
прекрасно
понимал, что
сейчас происходило.
Он привыкал
к ней, начиная
рассматривать
ИХ как одно
целое. Каким-то
образом, связь
с его парой
начала зарождаться
от простого
укуса.
«Сколько
же нам еще ехать?»,
Эмма была уже
почти готова
заныть.
Теперь,
когда силы к
ней вернулись,
небольшое
пространство
машины заставляло
ее беспокойно
вертеться. По
крайней мере,
именно поэтому
– пыталась
убедить себя
Эмма – она начала
ёрзать на сидении.
А не потому,
что таяла под
пиджаком Лаклейна,
все еще сохранившим
тепло его тела
и распространяющим
вокруг нее
этот восхитительный
запах.
Она
потянулась
и вытащила
наушники из
ушей, что, очевидно,
у ликанов было
призывом к
действию или
сигналом «Изведи
меня допросами»,
потому что на
нее тут же
обрушилось
бесконечное
количество
вопросов.