Пойми я, что истратил весь запас своей прочности и стал ненужным, обузой людям, я ушел бы от них. Не стал мешать. Ты спросишь, куда бы я пошел? Не знаю. Но конечно под бок к своей погибели, к смерти своей. Это я сумел бы сделать добровольно, без принуждений. Только человек имеет право на отдых. Зверь имеет право на жизнь, пока он силен. Или на смерть, если выдохся. А я жил в стае. И мне хорошо известны ее законы. Я применял их к себе, покуда считал себя вне закона людей. Я не индивид. Я зверь. Но переламывающий самого себя. Я не хотел им быть! И приручал себя к людям. Сам! Добровольно! Целиком.
Я сам себя морил голодом. Сам себя выталкивал из сухого спального мешка, уступая его тому, чей спальник промок от дождя. И залезая в него, заставлял себя не дрожать. Я не лез к костру вперед других. Я грелся поодаль, душою радуясь, что греются другие, имеющие на это большие права.
Нет! Я не был пришибленным. Не унижался и не терял достоинства. Высшим достоинством и теперь считаю — выжить в любых обстоятельствах и условиях, но не за счет ближнего своего.
Случалось, и я не выдерживал. Простывал от холода. Но и болезнь переносил на ногах, сцепив зубы. И мое тело сводила судорога усталости и боли. Но я сам себе научился приказывать. И, поднимая себя за уши, заставлял идти и работать.
Так продолжалось годы. Нет, не суд, и не ты приговорили меня к такому, я сам отбывал поселение. Вначале считая это принуждением, а потом и спасением своим.
И меня грызли комары. Тучами налетали, как «кенты». Тоже до крови мордовали. А я не сетовал, хотя в их месиве, порою, дерево трудно было разглядеть.
А случалась и беда… Вернее — испытание. В берлогу я упал. В темноте. Не разглядел. С работы поздно возвращался. Хотел сократить путь. И угодил. Сломал ногу. До будки, где отряд — восемь километров. Ближе — никого. Кричи не кричи — никто не услышит. Лежу на дне берлоги, все губы в кровь искусал. Боль мозг парализовала. А потом до сознания дошло, ведь в любую минуту может хозяин берлоги нагрянуть. Медведь! И жутко стало. А тут еще прошлое свое вспомнил. Думаю, неужели стоило все перенести, чтоб так по-дурацки сдохнуть. Ощупал дно берлоги. Топор свой нашел. Взял его. Заставил себя встать. В глазах огонь вспыхивает. Зацепил топором корень дерева. Вылез. А дальше ни шагу не могу сделать. А в тайге уже ночь. Срубил я две ветки покрепче. Приложил к ноге, как шины, брючным ремнем связал. Легче стало. Потом — палку вместо костыля. И похромал. К утру в будку пришел. А там уже переполох. Меня хватились. Искали всю ночь. Никто не спал. И стыдно мне перед ними стало, что столько хлопот и неприятностей я им доставил. А они про все забыли. Никто не упрекал. Радовались, что живой я вернулся.