И на суше, и на море
Есть царицы чудесные.
Красотой, нежной кожею,
Лунным всплескам подобные,
С жаром солнечным схожие,
Стать созвездьем способные.
Но тускнеют красавицы,
Изменяются в облике,
Лишь в купальню направится
Мариам в легком облаке,
В покрывале, усеянном
Лалом, славимом пяльцами,
Осчастливит бассейные
Струи тонкими пальцами.
Так в купальне, как на море,
Затрепещут прелестные
Жилки в розовом мраморе
Голубые, небесные...
И чем проникновеннее славила молодая прислужница мнимые прелести
венценосной госпожи, тем более втайне злорадствовала. О, с каким бы
ощущением сладости нуги на губах она закончила б песенное восхваление
дерзостью грифонов. Вот они с отвращением уставились на мумию в жемчужной
пене, фыркнули, накрепко прикрутили краны и отвернулись к влажной стене.
Нежась, Мариам опустилась на мраморную скамеечку, ощущая приятное
ласкание воды. Снова в Твалади! А давно ли она томилась в лицемерной
Имерети?
Следуя наставлениям Трифилия, по прибытии к имеретинскому царю в
Цихедарбази, в Куполовидный замок на берегу Риони, Мариам пригласила к себе
духовником кутатели - митрополита Кутаиси. Она стала щедро жертвовать на
церковь и медленно воздвигать свой дом рядом с Окрос-чардахи - золотой
галереей.
Но в главном Мариам не оправдала надежд Трифилия: она не была приятной
собеседницей и, тем более, желанной гостьей на царских пирах. При любом
случае она громко вздыхала, бестактно напоминая, что ее супруг - могучий
Георгий Десятый, царь Картли, был духовно главенствующим над всеми
грузинскими царями, а она вот должна скитаться по чужим землям и безрадостно
думать о судьбе Луарсаба, томящегося в плену. Старательно изводила Мариам
имеретинского католикоса Малахия: ведь Луарсаб из-за религии страдает,
почему же церковь так спокойна к судьбе венценосца? Она требовала посольства
в Московию, настаивала на объявлении войны шаху Аббасу, тюремщику царей
грузинских. И чем упорнее были ее домогательства, тем невыносимее
становилось ее присутствие в замке имеретинского царя.
Царица Тамара, не утратившая доброты в водовороте дворцовых интриг,
сочувствовала Мариам, но не могла забыть лебединой песни светлой Тэкле,