— Здравствуй, мужичок!
Сжав кулаки, я подошел к кровати, где Люсия читала сценарий нашего фильма, делая для себя пометки.
Она подставила мне губы для поцелуя, но, увидев мой распухший рот, вскрикнула:
— Морис! Что случилось?!
— Поцеловал дверь вчера вечером, когда шел спать. В темноте не заметил, что она приоткрыта…
— Но это ужасно, надо обратиться к врачу…
— Еще не хватало! Через два дня все пройдет!
Она обхватила мою голову рукой. Широкий рукав платья задрался, и я с отвращением почувствовал на своих щеках прикосновение ее кожи.
— Мой мужичок очень стойкий, — просюсюкала она.
Сам не знаю, как я сумел удержаться и не ударить ее. Я весь был словно заряжен электричеством. И заряд был отрицательный!
— Ты прочел сценарий Морена, милый?
— Да.
— Ну, и что ты скажешь? Неплохо, правда?
После этого я не мог утверждать обратное. Впрочем, насколько мне позволяло судить мое торопливое чтение, работа была действительно стоящая.
— Да, отлично.
— Единственный упрек, который я могу высказать Морену, касается персонажа матери…
Разумеется. Как все актеры она внимательно изучала только свою роль.
— Видишь ли, — продолжала Люсия с вдумчивым видом, — он сделал из нее чувственную, легкомысленную, циничную женщину, которая думает только о возлюбленном и совершенно не занимается своим ребенком. Это неправдоподобно… Жена может забыть о муже, может даже его ненавидеть… Но она остается матерью!
Я не верил своим ушам! И это говорит она! Она, которая, ради того, чтоб продлить молодость, выдавала свою дочь за племянницу; она, которая не воспитала своего ребенка, оставляя его томиться по пансионам и лишь изредка — и с неудовольствием — вспоминая о его существовании.
— Ты так не считаешь?
Я взглянул ей прямо в глаза.
— Совершенно верно, Люсия. Мать остается матерью.
— Ну что ж, — сказала она, как ни в чем не бывало, — я рада, что ты разделяешь мое мнение… Я попрошу Морена добавить несколько эпизодов с участием матери и сына. Это то, чего не хватает в его сценарии. Надо бы сделать живее диалоги. У его персонажей речь всегда выразительна, но суховата. Согласен?
— Да!
— Мне кажется, ты сегодня какой-то рассеянный. О чем ты думаешь?
Ей бы следовало спросить «о ком?» Я думал о Мов. Мне хотелось увидеть ее, обнять… В этом желании не было ничего «физического». Просто меня переполняло чувство нежности к ней.
— Извините, но из-за этого «столкновения» с дверью я плохо спал.
— Морис…
Я покраснел. По тому, как вдруг изменился, став строгим, ее тон, я решил, что сейчас последует какой-нибудь каверзный вопрос. Вопрос действительно оказался непростым, но не в том смысле, в котором я опасался.