— Ты слышишь меня, Морис?
Конечно, я ее слышал, но так, словно нас разделяла перегородка из толстого стекла.
— Повторяем…
Появился гример, чтобы вытереть мне с лица пот и подправить грим.
— Не зажимайся, Морис…
Что это значит «не зажимайся»?
И снова те же слова. «Внимание! Мотор!»… Пугающая шумная неразбериха слогов как бы между прочим меняющих мою судьбу.
— Начали!
Я медленно раскачивался. Очень медленно. И считал: один… два… три… четыре…
Считая, я еще успевал думать, увещевать себя. «Все это не имеет значения, Морис. Даже если ты потерпишь неудачу, когда-нибудь о ней забудешь. Когда-нибудь ты умрешь. Наши поступки — не что иное, как пыль, которую однажды развеет ветер…»
…пять!
Я встал, подошел к двери, бросил взгляд на отца. Нагнулся, посмотрел…
— Стоп!
Опять! Я думал, меня сейчас стошнит.
Люсия была в бешенстве.
— Ты наклоняешься к замочной скважине, словно подглядывать за парочками доставляет тебе наслаждение! А твое беспокойство? Надо же его показать… Ты ведь наблюдаешь не за тем, как лезут под юбку горничной! Там лапают твою мать, а здесь — твой отец!
Начали заново. На этот раз все прошло хорошо. Я в самом деле заставил себя наплевать на свою карьеру, на съемочную группу, на Люсию, на фильм. Это и означало то самое «не зажимайся»! Мое открытие было сделано в пароксизме страха.
— Ну, как, вас устраивает? — спросила Люсия у ассистента оператора.
— Вполне.
— Ладно, подготовьте другой ракурс. Поди сюда на минутку, Морис…
Я последовал за Люсией в ее уборную. Я ощущал непонятную слабость, нетвердо держался на ногах, как после тяжелейшей болезни, а в груди была какая-то пустота.
Люсия захлопнула дверь.
— Садись.
Я сел в неудобное плюшевое кресло.
— Что происходит, Морис?
— В каком смысле?
— То, что ты делаешь, катастрофически плохо. Мне неприятно тебе об этом так прямо говорить, но когда одна съемочная минута обходится в пять тысяч франков, тут не до церемоний.
Она ходила вокруг меня быстрыми шагами. И от этого кружения я совсем одурел.
Наконец, успокоившись, она встала передо мной как истукан.
— Ты не сделаешь мне этого, Морис! Ведь на репетициях у тебя все шло хорошо, нет причин, чтобы не получилось и теперь. Ты отдаешь себе отчет, что произойдет, если ты не справишься и тебя придется заменить во время съемок?
Я думал, она скажет, что с моей карьерой будет покончено, но она говорила о себе.
— Я стану посмешищем для всех киношников! — захныкала она.
Не знаю, почему, но мне после этого стало легче. Люсия ставила все на свои места. Итак, это было лишь вопросом тщеславия. Значит, для меня дело заключалось в том, чтобы не быть тщеславным…