Дверь была на замке. Прислушавшись, Громыко понял, в чем дело…
— Козел старый… — недобро выругался он, стукнул раздельно три раза, потом еще — три раза. За дверью раздалась какая-то возня, потом, минуты через три дверь открылась…
Все было уже пристойно. Девица одела медицинский халатик — короче, чем обычный, Борис Яковлевич лежал, накрытый большим, банным полотенцем.
— Заходи, Андрей Александрович… Я тут… кхе-кхе… задержался немного. Леночка, помоги одеться…
Совсем страх потеряли…
Панкратьев — был человеком… широко известным в узких кругах. То, что в институте вся профессура трахала студенток и аспиранток — это всем было хорошо известно, девушкам защититься было почти невозможно без того, чтобы лечь. Но это еще ничего — а вот Панкратьев ушел из семьи к девице, годящейся ему в дочери. Моральное разложение, однако, тем более в таком месте — партбилет на стол и гуляй, Вася. Но Панкратьев тоже был не промах, когда касалось лично его — прорвался к Брежневу, упал на колени. Именно ему Брежнев сказал известное «Ну люби, дорогой, люби, если ничего не поделать».
По-видимому, старый козел не унялся, так и сияет. Подбросить что ли на Политбюро идейку, что в ИМЛ не все благополучно… тем более при Алиеве. А то совсем — страх потеряли.
Тяжело пыхтя — академик надел брюки, майку, потом свитер и легкую куртку. Подмигнул Громыко — видимо, его уже числили списанным, хотя он и вернулся. Б… думают, что это мы от них зависим, а не они от нас. Да стоит только…
— Заходите еще, Борис Яковлевич… — с недвусмысленным намеком сказала Леночка, готовая закрыть за ними дверь.
— Обязательно зайду, кисонька. Обязательно…
Дверь закрылась.
— Охренел? — грубо осведомился Громыко — страх потерял?
— Да ты что, Андрей Александрович, не вели казнить, вели слово молвить. Даже в Библии в Ветхом завете написано, что это лучший способ достичь долголетия. А Библия — она дело говорит, ох дело. Я прочитал…
— Ты ее еще на стол выложи. Рядом с цитатником Ленина, который ты девятый год готовишь, и все не приготовишь.
Панкратов почувствовал, что перегнул палку. Пока он радеет за общие интересы — его поддержат и защитят, но если лично ему начнут шить аморалку — от него отвернутся. Твои проблемы, головой надо думать, а не…
— Ну не серчай, Андрей Александрович. Бес попутал.
— Мне то что… — как то разом успокоился Громыко — тебе на заседании парткома оправдываться, не мне…
— Партком, партком… Ты мне лучше скажи глобально, товарищ Громыко — вот что у нас сейчас в партии происходит, а?
Легкомысленная интонация не соответствовала сути вопроса. Громыко застал еще те времена, когда за такие разговоры — можно было и десять лет без права переписки огрести… это сейчас все обнаглели в предел… море по колено, лужа — с головой!