Хватает
кухонный нож
и выбегает из
дома, а следом
несутся вышепоименованные,
размахивая
лопатами и
вилами, бейсбольными
битами и вообще
всем, что подвернулось
под руку. Возможно,
им и удастся
прикончить
негодяя Пьетро
— если только
полиция раньше
не перехватит
эту несущуюся
по главной
улице буйную
ораву. Но в любом
случае итог
один: шум, толкотня,
свалка, полицейские
протоколы, суд…
Теперь
Корсика. В кухню,
где степенно
ужинает Джузеппе,
входит Джованни
и ровным голосом
роняет:
— Джузеппе,
Пьетро только
что зарезал
твоего дедушку…
Джузеппе
всего лишь
аккуратно
откладывает
вилку, не более
того. И бесстрастнейшим
тоном произносит:
— Пьетро поступил
очень скверно…
После
чего Пьетро
запирается
в своем доме
на семь замков,
забивает окна
досками, вооружает
до зубов чад
с домочадцами
и безвылазно
сидит так десять
лет. На одиннадцатый
год, решив, что
прошлое быльем
поросло, он
решается отпереть
калитку и высовывает
нос, чтобы
оглядеться.
Выстрел
неизвестно
откуда — и Пьетро
чебурахается
с аккуратной
дырочкой во
лбу. И никто
ничего не видел.
Ага,
вот именно,
случалось, что
и через десять
лет… Конечно,
большей частью
дело решалось
гораздо быстрее
— но дело не в
сроках, а в разном
подходе к решению
проблем…
Смолин
до сих пор не
мог сказать
уверенно, связаны
ли его и Шевалье
невзгоды одной
веревочкой,
или ничего
общего тут нет.
Но эти тонкости
не имели значения.
Главное, пора
было перестать
обороняться.
Следовало
переходить
в наступление,
не бить в ответ,
а именно что
нападать.
«Может
быть, там клад?»
— пришло ему
в голову. Почему
бы и нет? Если
вспомнить
недавние куруманские
приключения…
если учесть,
что куруманский
клад наверняка
далеко не последний
из запрятанных
по необъятной
России… Не
столь уж и дурацкая
версия. Дом до
революции
принадлежал
Никите Федулычу
Бардину, владельцу
пароходов и
золотых приисков,
одному из шантарских
легендарных
крезов. Бардин,
в отличие от
многих собратьев
по бизнесу,
гораздо более
пессимистически
настроенный
насчет исхода
великой смуты,
собрал все
ценное и отправился
в Маньчжурию
еще в те времена,
когда Шантарск
был глубоким
колчаковским
тылом, когда
войска адмирала
штурмовали
Екатеринбург,
а о многотысячных
партизанских
армиях и слуху
не было… но
ведь мог он
что-то оставить?
Скажем, замуровать
надежно в дальнем
углу подвала
пудик-другой
самородного
золотишка,
неподъемные
серебряные
сервизы, что-то
столь же громоздкое,
но ценное? Или
его пессимизм
был полным и
законченным,
и он не оставил
и серебряной
ложечки?
Но,
допустим, оставил?
И к кому-то
неглупому, как
недавно к Смолину,
попали ломкие
странички,
исписанные
выцветшими
строчками с
«ятями» и «ерами»?
И там, в подвале
столько, что
решительный
подонок не
побоялся крови?