– Молодёжь!.. Опаздывает! Ходу!.. ходу!.. Последнему пачку нарядов!..
Миг дикого галопа среди таких же сугубых товарищей, и мы, младший курс, уже стояли в строю, встречая глазами медленно выходивших из помещений эскадрона г.г. корнетов. Медленность эта была чисто показной, так как, когда через несколько минут из своей комнаты вышел дежурный офицер, эскадрон в полном составе стоял в безукоризненном строю.
– Здравствуйте, господа! – поздоровался ротмистр.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – ответил дружно эскадрон, и мы, вчерашние кадеты, почувствовали сразу, что перестали быть детьми, а стали настоящими военными солдатского звания.
– Ведите, вахмистр! – небрежно бросил офицер, двинувшись по коридору впереди эскадрона и не оглядываясь на него.
– Эскадрон, правое плечо вперёд… марш! – звонко и необыкновенно чётко пропел вахмистр. Я опять почувствовал, что в этой, привычной мне с кадетских лет, команде есть новое и приятное. Слово «марш» было произнесено раскатисто и замирая, как в кавалерии, а не коротко и резко, как в пехоте и кадетских корпусах. Эскадрон, отчётливо позванивая шпорами, прошёл коридор и небольшую проходную комнату, увешанную фотографиями прежних выпусков, после чего спустился по лестнице в полуподвальный этаж, где находилась юнкерская столовая. Под лестницей на площадке стояла трёхдюймовая пушка, на которой юнкера практически обучались обращению с орудием.
Столовая Школы, расположенная в длинной полуподвальной зале, была разделена арками и колоннами на две равные части, из которых в одной сидели юнкера эскадрона, а в другой – сотни. Казачья сотня Школы показалась мне народом солидным, хотя благодаря казённому обмундированию и не имевшим столь щеголеватого вида, как наши корнеты. Эти последние в столовой почти ничего не ели, а продолжали, как и в помещении эскадрона, «работу» над нами, строго следя за тем, чтобы «молодые» во время еды не нарушали хорошего тона, и поминутно делали нам замечания по всякому поводу. Дежурный офицер, во время завтрака прогуливавшийся между арками, сам не ел, а вёл себя вообще как бы посторонним человеком, не обращая внимания на «цук», имевший место в столовой. Как я после узнал, это происходило лишь в те дни, когда по Школе дежурили офицеры эскадрона; казачьи же офицеры никакого беспорядка в зале не допускали.
Привыкнув наблюдать в корпусе кадетский аппетит, я был удивлён тем, что наши «корнеты» почти ничего не ели, занятые преподаванием нам хорошего тона. Причиной этому, как мне потом стало известно, оказалась юнкерская лавочка, которой заведовал старший курс и где продавались всевозможные вкусные вещи. Она-то с избытком и заменяла старшему курсу казённое довольствие. Лавочка эта помещалась в нижнем этаже, рядом с «гербовым залом», где по стенам висели щиты, раскрашенные каждый в свой полковой цвет по числу кавалерийских полков, с указанием истории каждого из них, их отличий и особенностей, что входило в состав так называемой на юнкерском языке «словесности», обязательной для изучения юнкерами младшего курса. «Словесность», или иначе «дислокация» на юнкерском языке, обязывала каждого «молодого» в возможно краткий срок в его собственных интересах изучить подробно не только всё, относящееся к семидесяти двум полкам регулярной кавалерии, но также имена всего начальства и в том числе всех юнкеров старшего курса, с добавлением того, в какой полк каждый из них намерен выйти. Это было довольно сложно, но внедрялось в наши головы с такой неуклонной настойчивостью, что я помню всё это до сегодняшнего дня, то есть почти через полвека.