И ловкий Хасан-бег, расхваленный своими лазутчиками, достиг своей цели. Он сумел настроить гурийских дворян против русских.
Но как быть с народом, с крестьянством? Крестьянство ненавидело турок и было верно России. И вдруг царское крепостническое правительство словно нарочно само пошло навстречу Хасан-бегу. Оно обложило гурийских крестьян непосильным налогом.
Как раз этого и хотел Хасан-бег. Народ возмутился, и коварный Тавдгиридзе воспользовался этим. Он обещал гурийцам помощь оружием, порохом, людьми, деньгами и в 1841 году поднял восстание гурийцев против России.
Месяц прошел у гурийцев в лихорадочной подготовке к выступлению, в сходах, принесении присяги и прочих приготовлениях.
После этих пояснений читатель, разумеется, поймет, что означали эти клятвы и собрания, о которых мы упоминали в первой главе.
Полночь уже миновала. Полный месяц глядел прямо с середины неба. Бесиа шел впереди. Они двигались мимо дворов, огороженных плетнем.
— Георгий, верно, спит,— сказал Бесиа.— Трудно разбудить его так, чтобы не. услышали домашние. Но возвращаться ни с чем нельзя. Я тихо войду во двор, окликну Тамару и попрошу ее вызвать к нам Георгия. А вы подождите здесь, не шумите, а то вас почует собака.
Бесиа, как белка, вспрыгнул на плетень, перескочил во двор и исчез во мраке.
— А Бесиа заколдовал собаку что ли? — спросил Иване.
— Нет, Бесиа здесь свой человек, — сказал Симон. Через несколько минут Бесиа вернулся.
— Вызвал его,— сообщил он,— идемте.
— Собака нас не разорвет? — спросил кто-то робко.
— Ты собираешься громить русскую армию, а щенка боишься! — шутливо ответил Бесиа, перепрыгивая через забор и открывая остальным ворота изнутри.
Они вошли в просторный двор. При лунном свете в нем легко можно было различить очертания нескольких зданий, среди которых виднелся большой красивый деревянный дом.
— К какому зданию нам идти? —спросил Иване.
— А вон к тому, глухому, где прежде жила дворня, — ответил Бесиа, идя вперед.
Из чуть приоткрытой двери брезжил слабый свет.
— Пожалуйте сюда! Сейчас будет и Георгий. На счастье ваше он еще не спал. Он читал, иначе я не посмела бы разбудить его. Сам-то он не сердится никогда, прибавь ему, господи, и мои дни. Такой он у нас добрый, будто мы ему братья и сестры родные, а не слуги. Но зато барыня, барин, те рассердились бы, — как посмела, мол, будить его! — говорила им женщина средних лет с приятным лицом, встретившая их у порога.
— Собак ты куда дела, Тамара? — спросил ее Симон.
— Дала им кукурузных лепешек и заперла, — ответила женщина. — А вы садитесь, господа мои, — захлопотала она. — Вы изволили пожаловать в такой час, что и принять вас некому, как подобает. Если бы барыня или барин не спали, они обрадовались бы вам и уже, конечно, без хлеба и вина вас не отпустили бы. Видно, важное у вас дело, если ночью себя обеспокоили! Написать надо что-нибудь, вероятно. А Георгий не любит писать всякие прошения. Это ему смерть. А для себя пишет много и читает... И все без отдыха. Иной раз уже давно за полночь, а он все пишет, читает. Трудно ученому человеку, ой, как трудно!