Неравенство, признанное нормой, породило особый стиль отношений между людьми —
причем дело не в пресловутых мигалках и дело не в привилегиях чиновников.
Возникла атмосфера заискивания перед сильными, подхалимство, а то, что иногда
именуют деловой хваткой, — на самом деле (поскольку речь идет о том, чтобы
влиться во влиятельную корпорацию) есть исполнительность и угодничество. Да, в
былые времена народу врали про светлое будущее, которое люди строят сообща, —
впрочем, нечто общее, плохонькое, люди все же строили. Сегодня про общее дело не
врут — общего дела не существует в принципе. Вместо общественной морали
утвердилась корпоративная мораль — субститут правил поведения среди людей.
Корпоративная мораль звучит так: будь высококлассным профессионалом — и ты
пригодишься, твой труд оценят на рынке. Поскольку от каждого без исключения
члена корпорации требуется, чтобы он ценил своего босса, знал цену своему месту
и служил верно, — то каждый без исключения привык закрывать глаза на бесправие
населения. Обсуждать нищету — дурной тон, практически — это аморальный поступок.
Не все, кто беден, — неудачники. Но тех, кого взяли в долю, достаточно много,
они проявили инициативу, они талантливы, еда и большие деньги им достались по
заслугам! Если бы пенсионеры вертелись побойчей — им, возможно, тоже перепало бы
с барского стола. А не вертятся — пусть пеняют на себя.
От этого повального угодничества протухла журналистика. Смелость журналиста, как
и свежесть осетрины, бывает либо безоглядной — либо фальшивой. Российские
средства массовой информации могут набраться смелости критиковать президента —
но они никогда не заикнутся о своем работодателе. И главное: зоилы никогда не
заинтересуются судьбой бабок в Воронеже, разве лишь затем, чтобы найти повод для
критики нужного чиновника, — но никогда не для того, чтобы усомниться в размерах
своей заработной платы, пришедшей из украденного хозяином бюджета.
Собственно говоря, все общество связано круговой порукой лицемерия: все без
исключения знают, что они встроены в систему мошеннических отношений, но каждый
лично полагает, что вот именно его труд получил оплату по заслугам. Архитекторы
строят виллы ворам; менеджеры обслуживают портфели казнокрадов; правозащитники
лебезят перед куршевельским миллиардером Прохоровым; писатели расшаркиваются
перед Скочем, товарищем Михася по парной, учредившим премию «Дебют»;
авангардисты заискивают перед Абрамовичем, метод обогащения которого стал
известен благодаря лондонскому суду; и так далее. Было время,
когда свободные художники критиковали бездарные поделки Церетели: он испоганил
город. Вы слышали сегодня от смелых арт-критиков хоть бы писк в адрес хозяина
Академии, традиционно ретроградного места, противника авангарда? Нет, критики
хозяев вы не слышали от лидеров современного искусства: Церетели участвует в их
мероприятиях, принял под крыло отличившихся, эти институты давно слились в одну
номенклатурную ячейку. Разрыв между бесправным населением и жирным хозяином
утвердила как норму русская интеллигенция, точнее говоря, та корпорация, которая
пользуется самоназванием «интеллигенция», поскольку интеллигенции больше нет.
Интеллигенция возникла в России как адвокат униженных и оскорбленных — нынче эта
страта размылилась в обслугу номенклатуры, в менеджеров, телеведущих,
детективных писателей, пиар-агентов и спичрайтеров, превратилась в «креативный
класс».