"Цидулка", то есть записка, была сложенным вдвое листком почтовой бумаги со штампом "Hotel Londonskaya" в верхнем углу. На одной из внешних сторон крупным почерком было написано: "Господину Глику, который в полдень должен быть возле памятника Герцогу". А вот содержимое записки для Глюка осталось тайной. Может быть, если бы Глюк владел французским, как француз, он и смог бы разобраться в этих каракульках, начертанных дрожащей рукой. Но французский Феликс Францевич знал в пределах гимназического курса (с отметкой "удовлетворительно"). Так что единственное, понятое им, оказалось слово "monsieur" и число "14".
Однако гостиница " Londonskaya" находилась тут же, на бульваре.
Глюк вошел в прохладный вестибюль, поднялся на второй этаж, нашел дверь четырнадцатого номера, постучался.
Ах, как хорошо, что Феликс Францевич не читал детективов! Ни единой дурной мысли не пришло в его голову: ни о том, что его ждет засада, и его сейчас будут бить, ни о том, что это – ловушка, подстроенная злоумышленниками, и некая авантюристка будет соблазнять его с тем, чтобы гостиничная прислуга застала их вдвоем при компрометирующих обстоятельствах, ни о том, что сейчас он наткнется на труп Софьи Матвеевны Полоцкой, и попытается вытащить торчащий в сердце трупа нож – и в этот момент в номер ворвется полиция…
Так что стучался в дверь он совершенно бесстрашно.
Дверь отворила абсолютно ему незнакомая женщина в платье сестры милосердия. Глюк не успел произнести заготовленную фразу, как милосердная сестра спросила его:
— Вы мосье Глик?
— Глюк, — поправил Феликс Францевич.
— Извините. Она вас спрашивала многократно, и ждала, но сейчас задремала. Если вы имеете время…
— Да кто она? — Глюк пока что еще ничего не понимал.
— Больная. Я не могу ее будить, это ей вредно...
Говорила сестра милосердия очень быстро, словно тарахтела по клавишам "ундервуда" опытная машинистка.
— Да кто же ваша больная? — почти уже рассердился Глюк.
— А вы записку не получили? Она вам сама написала, а адрес надписывала я…
Глюк вытащил записку, развернул и продемонстрировал милосердной сестре:
— Если вы можете это прочитать, то пожалуйста, переведите мне.
Сестра подняла свои тонкие черные брови почти что до самой косынки с нашитым на ней красным крестом.
— Понятно, что после удара больная плохо владеет руками, и речью тоже…
Глюк почувствовал, что еще немного – и в этом номере гостиницы появится труп. Милосердной сестры. Которую он, Глюк, задушит. И с наслаждением.
Вы скажете – ну, что он за тупица, этот ваш Глюк! Вы-то давно уже догадались, что "она" – это Софья Матвеевна Полоцкая, кто же еще? Ведь никто, кроме Софьи Матвеевны, не знал, что в полдень Глюк будет возле памятника Герцогу, ну, может, еще Квасницкий – подслушав. Но записку накарябать по-французски Квасницкий вряд ли смог бы, да и на такой обстоятельный розыгрыш – со снятием в гостинице номера, с наймом сестры милосердия – у Квасницкого вряд ли достало бы времени и охоты. И сразу же, едва только записку эту развернув, Глюк подумал о Софье Матвеевне, и о том, что случилось нечто непредвиденное и неприятное, и именно ее, Софью Матвеевну, ожидал увидеть в дверях. Может быть, жара подействовала на умственные способности Феликса Францевича, или, возможно, тарахтенье милосердной сестры обладало неким гипнотическим действием, каким обладает бормотание цыганок, но нечто помутилось в его мозгах, и он никак не мог, как говорят в наше время, "въехать" в суть речей женщины.