— Про удар, с ней приключившийся, управитель говорил. А про то, что при смерти, не говорил.
— Так вот, я с ней сегодня виделся, днем – милосердная сестра, что за Софьей Матвеевной ухаживает, сказала, что ей много хуже, и что вечером (а я обещал ей вернуться вечером) я могу ее уже и в живых не застать…
— Ц-ц-ц, — покачал головою Константин Аркадьевич.
— При нашей встрече она очень просила, настаивала даже, чтобы я нашел злодея. Как вы, Константин Аркадьевич, конечно, понимаете, ей без разницы – я найду ли, кто другой, был бы злодей найден и покаран. Но фактически я ей пообещал – пообещал умирающей! – что найду. И теперь просто обязан искать…
Константин Аркадьевич кивнул. Ему пока что было совершенно непонятно, к чему ведет Глюк.
— А, как вы понимаете… — продолжал Глюк. Вдруг запнулся – потому что кое-что, лежавшее в жидкой грязи пруда, внезапно заинтересовало его, что-то белое, дохлая рыба? — Как вы понимаете, без информации я этого сделать не могу. Еще раз подчеркиваю – вы ли найдете убийцу, я ли, эти из города – разницы никакой, возможно, что удастся и мне. Если бы вы… Точнее сказать, если мы с вами заключим своего рода сделку – будем делиться информацией, и, если мне удастся найти убийцу, все лавры я заранее уступаю вам. Денег, как вы понимаете, мне вряд ли заплатят, но если вдруг какие-то деньги образуются… — нет, но что же это на самом деле там валяется? вряд ли в этом грязном, тиной заросшем пруду водилась рыба, лягушка дохлая? — если какие-то деньги образуются, обязуюсь с вами поделиться.
— Да я что? Я с радостию, — забормотал околоточный надзиратель, краснея и вытирая шею совсем уж черным платком, — да только полицмейстер, Михал Дмитрич… и потом, меня ж фактически отстранили… Но если что узнаю…
Однако Глюк уже не слушал околоточного, потому что – ах! Он понял, наконец, что же это валяется, что же это белое увидел он в грязи пруда. И стало ему теперь по-настоящему страшно.
Он вскочил со скамейки, пробормотал:
— Кажется, я вам предоставлю сейчас первый листик к вашему лавровому венку, — и сбежал вниз по ступенькам к пруду.
Заславский поспешил за ним.
Да, так и есть — Феликс Францевич достал свой платок (теперь уже он, Глюк, вытирал покрывшийся испариной лоб).
В луже жидкой грязи, оставшейся от пруда, лицом вниз лежало тело. Штаны и рубаха были темными и перепачканными, как и волосы, белела только одна нелепо вывернутая рука. Да и густая тень мешала что-либо различить ясно, поэтому сразу и не сообразил Феликс Францевич, что он увидел из беседки.
— Костик, — сказал Константин Аркадьевич, сглотнув. — Как же это его угораздило-то, а?