Снега, как мы стали называть жену Рюрика, внешне была полной его противоположностью. Высокая, тугая как тетива лука, с длинными русыми волосами и голубыми неулыбающимися глазами, она не показывалась на людях ни одна, ни вместе с мужем, если это не диктовалось родовыми обычаями, и поэтому, когда их видели вместе, не проходило ощущение, что она чужая, не своя, и выбор Рюрика был его первой серьезной ошибкой. Снега и сама нисколько не стремилась к сближению и даже подчеркивала свою чужеродность, не пытаясь выучить наш язык и перенять наши обычаи. Она быстрее всех женщин разжигала костер, мясо, поджаренное на ее огне, было самое сочное и таяло во рту даже у беззубых старцев, а вода из ее кувшина всегда оказывалась прохладной и освежающей, но ее хозяйственные достоинства были лишь платой за хлеб и кров – не более и не менее, и чувствовали это многие, а не я один.
Теперь по утрам зеленые глаза Рюрика окутывал туман, а слова утрачивали свойственную им твердость и значимость – я понимал, что ночами он пытался растопить ледяное безразличие Снеги своей неутолимой нежностью, а она безропотно, раз за разом, уступала ему, но уступала как пленница, оставаясь холодной и чужой. Скоро стала заметна ее беременность, и появилась надежда, что ожидание ребенка, а тем более рожденный первенец сломят женское упорство.
Именно в то время я столкнулся с ней один на один у труднодоступного, расположенного в нежилой части острова источника пресной воды. Я часто приходил сюда, скрываясь от любопытных глаз, и размышлял о своем одиночестве в дружной варяжской семье, более всего страдая оттого, что никого не поражает ни тайна моего рождения, ни моя затянувшаяся молодость. О, как я был тогда глуп, сколько всего не понимал, сколько времени зря потратил на никчемные страдания и сомнения! И, хотя любые страдания – крылья одухотворенной души, а сомнения – пища для мудрости, мне до сих пор стыдно за мою беспомощную неопределенность во время жизни на острове в бездеятельном спокойствии и благополучии.
И Снега, как и я, очевидно, выбрала дальний родник в надежде не столкнуться здесь с женщинами, набиравшими прозрачную, чуть горьковатую от жестких примесей воду в объемные глиняные кувшины. Она не испугалась, встретившись со мной в безлюдном месте, а в ее безжизненных глазах даже мелькнули искорки интереса.
– Почему они считают тебя своим, но ты не такой, как они? – сразу же спросила она на нашем родном языке, но я поразился, прежде всего, точности и глубине ее вопроса.