Родя сызмальства принимал участие в подготовке снастей, иногда выходил с отцом в озеро, но там всегда получал подзатыльники по причине своей нерасторопности, нерадивости и прочих бед. В принципе, наверно, отец просто подсознательно чувствовал, что не нравится мальчишке возиться с рыбой, вот и старательно его перевоспитывал на свой жесткий манер.
Постоянная ругань матери дома, недовольство другого родителя вне дома стали вполне естественными явлениями для Роди. Сестры как-то ловко умудрялись вовремя укрыться с глаз долой, находя тем самым время для отдыха от семейного уюта. У него же так не получалось: всегда были дела, которые необходимо было незамедлительно переделать, пусть, порой, давали их и не папа с мамой. Сестрам отказывать было нельзя, чем они и пользовались со всем своим удовольствием. Родя не представлял, как можно жить иначе, пока не произошло одно замечательное событие.
Этим событием стала игра на кантеле, которую довелось услышать на одном из деревенских праздников. Бородатый дядька, закатив глаза, ожесточенно дергал струны и рассказывал всему честному народу, как хреново жить на чужбине, особенно, если ты оказался девушкой.
" В дом другой идешь отсюда,
К матери другой уходишь,
Из родной семьи — в чужую.
Там совсем иначе будет,
Все в другом иначе доме:
Там рожки звучат иначе,
Там скрипят иначе двери,
Там не так калитки ходят,
Петли там визжат иначе" (руна 22 Калевалы, примечание автора).
Народ внимал, где-то вдалеке блеяли козы, на самом краю деревни визгливо захлебывалась лаем собака Шурка, изо рта у кантелиста летели брызги браги, заботливо вливаемой внутрь после каждого куплета. Родя понял, что рыбалка — это дело проходящее, а вот музыка — вечное.
Он убежал в поле, предварительно загнав смачным пинком поганую Шурку в конуру. Хозяев собаки не было дома, поэтому можно было устроить поединок с бестолковым псом, используя любые подручные средства, но Родя себя живодером не считал. Он присел на краю бескрайнего ржаного поля, выставил на колени подхваченную где-то, вполне возможно — в Шуркином дворе, дощечку и принялся повторять движения куплетиста-кантелиста. В его голове рождалась музыка, с языка готовы были сорваться слова рун — и это было волшебно.
Вечером на Окуневом озере Родя под впечатлением великой тайны искусства изловил в свои катиски столько черных окуней, что нести домой было тяжело. Конечно, добыча по размерам уступала Ладожской рыбе, но ее количество вполне компенсировало недостаток веса каждого отдельно взятого окунька.
Прекрасно отдавая себе отчет в том, что именно сегодня эта его добыча не принесет никакой похвалы, а, скорее, даже, только ругань, Родя самостоятельно на заднем дворе выпотрошил каждую рыбку, доведя тем самым всех соседских котов до состояния, близкого с эйфорией. Самые разные коты и кошки выборочно пожирали требуху, рыча на подозрительно близко перебегающих ворон — поздняя трапеза для многих из них отменяла неизменную ночную охоту на мышей, сметану в погребе и прочую еду. Можно было залезть на трубу, обняться и орать песни на загадочном кошачьем языке.