Она молча протянула свой бокал и смотрела, как Алан наливает ей еще. Он по‑прежнему носил джинсы «Пепе», по‑прежнему двигался с той же непринужденной, уверенной грацией. Он всегда излучал уверенность; откуда ей было знать, что под этой внешностью скрываются сомнения и колебания?
Бренди больше не драло ей горло. На этот раз оно скользнуло вниз, словно теплый мед.
– Нужно было спросить меня, – сказала она, сдерживая слезы. – Если бы ты рассказал мне, что с тобой происходит, я бы…
– Я не хотел этого слышать, – перебил Алан, в его глазах была боль. – Как ты не понимаешь? Попытайся ты переубедить меня, это стало бы лишь очередным подтверждением твоей неискренности. А для меня это было почти так же ужасно, как услышать, что ты меня не любишь.
– О боже. – Дженни закрыла лицо трясущимися руками. В том, что он говорил, был какой‑то извращенный смысл. Стоит параноику что‑нибудь вбить себе в голову, и переубедить его становится невозможно. – Тебе нужно было обратиться к врачу.
– Я обратился. После того как… ну, ушел. – Алан криво улыбнулся. – А как мне это помогло! Врач сказал, что, по его опыту, практически каждый мужчина, подозревавший свою жену, имел на это все основания. Потом рассказал, что его собственная жена сбежала три недели назад, и только после этого он узнал, что последние пять лет она изменяла ему с их дантистом.
– Я ни с кем не изменяла, – голос Дженни дрогнул. – Я бы никогда не сделала ничего подобного. Никогда.
– Да, конечно. – Он пожал плечами. – Как ты можешь понять, это не помогло.
Дженни понимала, что такого врача нужно было лишить практики. Она содрогнулась при мысли, какой вред он мог нанести множеству ни в чем не повинных людей.
– Ты еще не согрелась? – Алан похлопал по дивану рядом с собой. – Может, переместишься сюда? Посиди со мной, солнышко.
Но Дженни должна была сначала услышать все. Они не виделись почти два года, два года неизвестности, за это время могло случиться что угодно. И она не могла расслабиться, пока не узнает все подробности. И еще не помешало бы бренди…
– И куда ты отправился? – Ей вдруг захотелось поскорее закончить с этим. – Где ты жил? Чем занимался?
Он уныло улыбнулся.
– Существовал. Пытался перестать любить тебя. Миллион раз повторял себе, что я полный идиот, совершивший самую страшную в жизни ошибку, и что теперь слишком поздно возвращаться. – Он помолчал, глядя в стену, и сглотнул. – Прости, Дженни. Я опять ною о своих дурацких переживаниях, а ты хочешь услышать факты. Ладно, слушай, хотя в них нет ничего интересного. Я добрался автостопом до Эдинбурга, работал в баре, снял грязный маленький чердак и почти все свободное время пытался изгнать из постели клопов. Несколько месяцев спустя, когда это место опостылело мне окончательно, я перебрался в Манчестер. Там было почти так же ужасно, только посетители говорили с другим акцентом, да еще в пабе дерущихся разнимал охранник, так что мне больше не приходилось самому заниматься этим.