Когда перепуганный маленький человек ищет пристанища в незнакомом городе, знание, обуздавшее сверхъестественные силы, вдруг утрачивает свою власть над ним, оставляя его беззащитным. Злые духи, что преследовали первобытного человека, возвращаются из долгого изгнания. С лукавым торжеством они вновь заползают в невидимые глазу поры камней и сосуды деревьев, откуда были вытеснены просвещением. Томимый одиночеством пришелец, пугаясь собственной тени и трепеща от звука своих шагов, идет сквозь бдительные ряды второразрядных духов, чьи намерения темны и загадочны. Уже не столько он глядит на дома, а сколько дома на него. Улицы затевают что-то недоброе. Указательные столбы, окна, двери — у всех у них появляются глаза и рты, все они подсматривают за ним, обсуждают его втихомолку. Тревога охватывает его все сильней, все туже. Если кто-нибудь из встречных вдруг приветливо улыбнется ему, это простое действие может вызвать в нем форменный взрыв: кожа его, натянутая как новая лайковая перчатка, лопнет по швам, и душа, вырвавшись на свободу, от радости кинется целовать каменные стены, пустится в пляс над коньками дальних крыш; духи снова рассеются, сгинут в пекло, земля вновь присмиреет, станет покорной и, как тупой вол, что бездумно идет по кругу, снова примется вспахивать пласты времени на потребу человеку.
...Такое, в сущности, чувство было у Лючио, когда он впервые встретил будущего своего друга — кошку. В этом чужом северном городе она была первым живым существом, ответившим на его вопрошающий взгляд. Она глядела на него ласково, словно бы узнавая, и ему казалось, она окликает его по имени, говорит: «А, Лючио, вот и ты! Я сижу здесь давным-давно, поджидаю тебя!»
Лючио ответил ей улыбкой и стал подниматься по ступенькам крыльца, на котором она сидела. Кошка не двинулась с места. Напротив, она чуть слышно замурлыкала от радости. Это был даже не звук, а едва ощутимое колебание бледного предвечернего воздуха. Янтарные глаза ее не мигали, только чуть сузились — она явно ждала, что он ее погладит, и не обманулась: его пальцы коснулись мягкого темени и стали спускаться вдоль тощей пушистой спины, слабо-слабо подрагивавшей от мурлыканья. Кошка подняла голову, чтобы взглянуть на него. Движение это было исполнено женственности: казалось, женщина, вскинув голову, устремила взгляд на любимого, который обнял ее, — блаженный, невидящий взгляд, непроизвольный, как дыхание.
— Что, любите кошек?
Голос прозвучал прямо над ним. Принадлежал он крупной светловолосой женщине в полосатом бумажном платье.