Вот почему даже во сне Эмса преследовал жалостный хруст сдавленных бортов доры. И чем ясней каждый из них желал и умел увидеть себя в самых смертельных условиях, не пугаясь их и не отчаиваясь, тем больше он становился готовым ко всему, и к худшему тоже.
Но нельзя было говорить об этом вслух. Эмс знал: если в какой-то из вечеров кто-то из них выложит перед другими свой страх, то с этим еще можно бороться. Но если его разделят с угрюмостью и молчанием, то это будет конец, дальше им не пройти ни мили... Придет то, о чем он писал, хотя вроде бы это относилось только ко льдам у Шелагского: «Это значит не выполнить ничего»!
Эмс с удовольствием смотрел, как Валера Ковалев ловко сматывал конец, державший дору, слушал, как легко мотор меняет обороты, и с радостью убеждался, что еще никто не устал после семи дней плавания и все оживлены самым радостным из оживлений — оживлением от предстоящей работы.
До сих пор никто еще ни разу не усмехнулся, когда Эмс вытягивал свою тетрадь и, раскрыв ее на колене, что-то быстро писал: «Тоже, мол, Нансен!» Все знали, зачем существует этот дневник, и делали вид, что не интересуются им... От них может остаться только эта тетрадь. И лишь она сможет тогда рассказать о сделанном ими и о том, что они не успели или, может быть, не смогли.
Дора полным ходом шла ко льдам.
— Держи ровно восемьсот! — крикнул Эмс Тимерманису.
Тот понимающе кивнул. Дора снизила скорость. Мотор делал ровно восемьсот оборотов.
— На лебедке... приготовьтесь, Ян.
Висвалд хотел еще сказать что-то Валерию и Лене, но те уже склонились над ковшом, готовясь опустить его в воду. Эмс видел, как они без сноровки держали его, — очень уж ласково, почти трогательно. Это была осторожность неумения. Эмс различал ее за версту.
«Галс 31 — первый галс. Проба 450 — первая проба — песок. Пробы 451 и 452 — алеврит. Проба 453 — грубый песок и галька. Появление на глубине более грубого материала, по-видимому, связано с процессами размыва дна и массовым перемещением наносов под действием волн...»
Эмс писал размашисто, не жалея листа. Стоило ли жалеть бумагу, если к этой записи они шли целую неделю?! Больше на этой странице дневника ничего нет. Начинался их восьмой день жизни в лодке.
«Принимаю решение...»
Они вышли 6 августа из Певека. Перед этим две недели ушло на то, чтобы взятую в рыболовецком совхозе дору привести в мореходный вид: заделать щели, поставить мотор, сделать хоть подобие рубки. Как ни мала вышла рубка, в ней могли поместиться два человека — это свободно, значит, при нужде может залезть и больше. А это кое-что значило. Дощатая надстройка сразу превратила дору в дом, пусть плывущий, но дом, с ней на лодку пришел уют и было где даже в непогоду вскипятить чай.