Время интервью истекло. Я поднялся и стал прощаться.
— Хочется что-нибудь пожелать на память читателям вашего журнала, — сказал Йен, беря у меня из рук блокнот.
— А ты просто пожелай им счастья, — предложил Юрий Глазков.
Зигмунд Йен что-то написал в блокноте и протянул его Юрию. Тот прочел, согласно кивнул головой, тоже расписался и вернул блокнот мне.
Я вышел на Штрассе-дер-национен, и тут же попал в шумную, поющую толпу уже знакомых мне девчат и парней в фестивальной форме делегаций СССР и ГДР. Там, где еще совсем недавно Зигмунд Йен и Юрий Глазков снимались для телевидения, слышался русский перепляс, а с соседней площади мощные звуки немецкого молодежного духового оркестра. Кто-то, похлопав меня по плечу, жестом предложил поддержать песню. Звучала, пожалуй, самая популярная в эти дни «Дружба — Фройндшафт». Я запел со всеми, и только тут заметил, что до сих пор держу в руках блокнот. Развернув его на последней странице, я увидел надпись:
«Сердечный привет читателям журнала «Вокруг света» с V фестиваля молодежи СССР и ГДР в Карл-Маркс-Штадте».
И тут я осознал, чем стал мне дорог Карл-Маркс-Штадт. Это город знакомых мне лиц...
Геннадий Максимович, наш спец. корр.
I
Т
ри недели минуло, как вышли из Москвы: уже за спиной остались Коломна и Девичье Поле, где был смотр полкам всех княжеств, городов и земель, откликнувшихся на зов Дмитрия Ивановича Московского; и Ока осталась далеко позади, и растворились бесследно в воздухе прощальные рыдания и напутствия. 7 сентября 1380 года, в канун праздника Рождества Богородицы, русское воинство пододвинулось вплотную к донскому берегу, и на пространстве около двух поприщ плотники стали мостить мосты для пехоты, а вершники — подыскивать броды для конницы.
Дон протекал тут в достаточно узком и твердом ложе, изобиловавшем выступами известняка. Особенно много таких выступов светлело на противоположном берегу, более крутом и высоком. Тем, кому предстояло переправляться напротив устья Непрядвы, тот берег виделся прямо-таки горой. Солнце светило как раз в глаза воинам, обливая зловещим глянцем бугристые, поросшие кустарником и деревьями скаты. Резко посверкивало стремя реки с ее мутноватой, какого-то мучнистого оттенка водой. Дон мало был похож на тихие и прозрачные лесные речки московской округи.
Солнце грело почти по-летнему. Была в прикосновении его лучей какая-то убаюкивающая ласка, располагавшая к невольной улыбке, молчанию, мечтательной отрешенности. Такие дни дарит начальная осень, как бы прося у человека прощения за то, что слишком зыбки отпущенные ему на долю радости, и вот уже всему близится конец. И он украдкой смеживает веки и вдыхает полной грудью эту теплынь, слушает дремотный лепет реки, скользящей неведомо куда, ловит сквозь прижмур смутный свет ее стремени…